Александр Новиков - Стихи. Песни

Меня же балерины,
Неровен час, прельстят —
Хожу, как на смотрины,
Один в Большой театр.
Там насмотрюсь – убиться. —
А как приду домой,
Пощупаю твой бицепс —
И весь как неживой.

Ну, что ты за подруга?
Ну, что за красота?
Тебе быстрей кольчуга
Подходит, чем фата.
Чугунная булава
И прочий инструмент.
Ах, Клара, моя Клава,
Прости за комплимент.

Во сне и то нет сладу,
Кидает в дрожь и пот:
Ко мне, как к спортснаряду,
Любимая идет.
В одиннадцать подходов
Берет меня на грудь…
Не дайте стать уродом,
Спасите, кто-нибудь!

Все равно этот час настанет,
Мы простимся с тобой и, вот, —
Даже парой одной не стали,
Просто даже – наоборот.

Попрощаемся и уедем —
Мало ль разных на свете стран, —
Будем жить с тобой как соседи,
Но уже через океан.

В журавлином большом полете,
В белых крыльях укором – весть:
То, чего на земле не найдете,
В синем небе не значит – есть.

Что искали в заморской дали,
Что уверили в облаках,
Так и знайте: вчера держали
Так привычно в своих руках.

Летит по небу белым-белым журавлем
Живое одиночество
И кличет: родину за все благодари
И небо возвеличь.
Что все мы встали на крыло и улетим,
А улетать не хочется.
И потому так грустен этот клич.

Пароход в закате белый-белый
Резал тишину гудком,
А у борта в синей плес глядела
Девушка с цветком.
В трех шагах стоял я и украдкой —
Хоть одним глазком взглянуть, —
Как ей ветер гладит-треплет прядки
И ласкает грудь.

И цветок в крутом каком-то галсе
Ветер вырвал и – ко дну.
Я, конечно, в смех и врал, и клялся,
Что за ним нырну.
Был цветок собой красивых краше
И к наряду был весьма,
А она сказала: был не ваш он,
Я бросила сама.

В омуте бездонном и бездумном,
Тот, что тишиной кричит,
Мне она плясала, вторя струнам,
Пламенем свечи.
И вязали шею руки-змеи,
И как молот било в грудь
Маленькое сердце милой феи,
Пробивая путь.

Ни пепел-мел, ни копоть-сажа,
Ни тихих омутов вода
Уже, конечно, не расскажут,
Что было с ней и мной тогда.
Ни губы – в кровь, ни мысли – в клочья, —
Ни запалить, ни истолочь, —
Что между нами было ночью
В одну-единственную ночь.

Она была белой
И будто голубка
В мое ворковала плечо.
Божественно-смело
И ангельски-глупо,
И адски, при всем, горячо.

И рвал зло я цепи,
Что крылья спластали,
Замужество ей отменив.
И гром был как лепет,
И мы с ней летали
Одни.

Но в небе ночном
Голубям нет покоя,
Как нет и цветам оберег.
Летать перед сном —
Что это такое,
В ночной неполетной поре?

И сон был не нужен,
И будто не сжалясь,
Рассвет к расставанью звонил.
И в небе, как в луже,
Мы с ней отражались
Одни.

Как нервные крылья
Ресницы взлетали
И хлопали в сладком тепле.
Вот небо закрыли,
Но в небе едва ли
Есть то, что живет на земле.

Лететь да и – прочь бы! —
Но крылья цеплялись,
Как будто не птицы они.
И к завтрашней ночи
Остаться боялись
Одни.

Как папиросы в тесном портсигаре
Хранила жизнь спрессованные дни.
Нет, я не жил, я жизнь играл в ударе,
И сами жглись как папиросочки они.

Кричал скворец сильней звонка трамвая,
Стелился пух, белей любых перин,
И вслед за ней друг-ветер завывая,
Курил со мной, пуская дым в аквамарин.

А след ее простыл за синим долом,
Но в чем беда? – лишь портсигар открыть —
В нем папиросы-дни и он их полон.
Мне так хотелось все их разом раскурить.

Окурок, мой дружок,
Забавы миг пустяшный,
Вот полетишь в снежок
И зашипишь как змей.

Окурок, мой дружок,
Был дым другим вчерашний,
Что губы мне обжег
И полетел за ней.

Он у храма с помятой кружкой,
Сам помятый, как спьяну – блаж.
Был когда-то лихим пьянчужкой,
А теперь на пыли алкаш.

Собирает на кружку звяки
Всуе выброшенных монет
Под хихики и осмеяки —
Да другого исхода нет.

Без иллюзий уже и наитий,
И душевной уже тиши:
«Вот я здесь. Ну, а вы от политик
Не такие же алкаши?

Вам кидают казной чеканны
В кружки веры монеты те ж.
Мне как клочья небесной манны,
Вам – гордынь бесконечных меж».

И слезятся из храма лики:
Все мы с кружками топчем свет.
Все мы нищи, горды и дики.
Только с разницами монет.

Она была – ласточка-фея,
Красивая белая птица.
Но вышло в трехглавого змея
Ей так безмятежно влюбиться.

Трехглавый – конечно же, я был.
Одна голова – крокодилья.
Вторая – из мудрых – (змея, бы!)
А третья – с разбойничьей былью.

Стихи пишет первая морда,
За пояс другие упряча,
Споет, прочитает их гордо,
И две остальные – заплачут.

А птица из пуха и слуха
Их хвалит, и тянется клювом —
Красивая телом и духом,
И рвется: «Я тоже спою вам!

Я знаю, поэтому смею,
Хочу в его сердце забиться.
Как белая вьюга. Как фея.
Из неба стихов его – птица».

Она жила в плену
Скрипичных нот и грамот
И вся скрипичных форм была собой.
И на нее одну
Я был нацелен прямо,
И скрипке предлагал гитарный бой.

Был мир ее сваян
Из снов и репетиций,
И в час, когда шагала впереди,
Я был совсем не я,
И первых встречных лица,
Казалось, мне кричат: – Не подходи!

Но скрипке никогда
Не выйти замуж молча —
Оркестр должен вслед пролить слезу,
И нервных нот орда,
Что прежних не затопчет,
Должна звучать как ни в одном глазу.

Но кто её любил,
И с кем она плутала,
Знать не дано ни деке, ни груди.
И я в гитару бил,
Но боя было мало.
А лучший друг кричал: – Не подходи!..

Бокал все полней и полней,
А в стенке бокала я с ней отражаюсь. Я с ней.
Она – не моя.
Она убежала от мужа. Ушла, уползла, как змея.

Она положила себя,
Как битую карту, рубашкой помеченной вниз.
Она – не моя.
И ночь для нее на сегодня не больше, чем просто каприз.

Про завтра не хочется знать.
Ей хочется сладкого – надо в него поиграть.
Она – не моя.
Ей надо вернуться назавтра, не зная, не помня, кто я.