Анатолий Сидорков - Сорок снов. Стихи

И – со всего размаху дал
Последний выстрел из рогатки
По существу. И убежал:
Трусливый, маленький и гадкий!

На сопках свежесть и прохлада.
Над ними добрый херувим
Пьёт горький кофе с шоколадом,
А я пью виски, рядом с ним.

Он молодой и очень скромный.
В глаза не смотрит и молчит.
Вот я напился и безмолвно
Упал на щит.

Небесный воин был непьющим.
Он на щите меня укрыл.
И тихо-тихо нёс сквозь гущи
Непроходимых сил.

В этот июнь и сначала весны
Я засыпаю, как зверь одинокий,
Чуя сквозь сон – липкий запах сосны,
В ветрено-зыбком, но стойком потоке.
Это зимовье, как логово мне —
В нём засыпать тяжелее, однако,
Слышу и лай, и возню на земле.
И выбегаю – ни волк, ни собака!
Вижу, бежит по колючим кустам
Через тайгу молодая волчица.
Эй, – во всё горло кричу ей, мол, там —
Прячут охотники чёрные лица!
Только она всё бежит и бежит.
Мне остаётся – лишь следом за нею,
А впереди – миражи, миражи.
И всё, что имею…
Ноги несут кое-как по холмам.
Мне бы и выдохнуть хочется, очень.
Если она убегает к волкам,
Чтоб ощениться, как надо, по волчьи!
То, для чего бегу я? А вдали —
Лают собаки, собаки, собаки.
Так и хотят её взять кобели,
Мерцая во мраке.
Ей очень страшно. Я чувствую – как
Нас разделили какие-то метры.
И, как она, ненавижу собак
В такие моменты!

А по-над родиной туман.
Из Калбукана до Аргуни
Иду я по большим следам —
Предшественник великих гуннов.

За перевалом тишина,
Стоянки, камни как надгробья.
И степь. И эта глубина,
Взирающая исподлобья.

Ничто не нарушает тон.
Лишь пограничники в бинокли
На берег смотрят, с двух сторон:
У вечности – глаза промокли!

И этот день такой густой.
И, в общем-то, сквозит прохладой,
Но я иду к себе домой,
С одним вопросом: что мне надо?

За перевалом тишина,
Стоянки, камни как надгробья.
И степь во мне, как глубина,
Взирающая исподлобья!

Ты была для меня первым словом.
Ты была для меня первым днём.
Ты была целомудрием новым
И горящим во мраке огнём.

Ты была соловьиною песней.
Ты была первозданной звездой.
Ты была ослепительной, вешней,
Улыбающейся, молодой.

Это всё получилось вначале,
А в конце – ты исчезла, как тень.
Ты была незабудкой печали
И прекрасна, как день!

Ты досталась мне красивая.
Ты досталась мне хорошая.
Почему навеки, милая,
Оказалась кем-то брошенной?

Я смотрю в тебя, как в зеркало,
Как в туманное пророчество.
Ручеёк там тонкой змейкою
Льётся в гордом одиночестве.

Потому ли ты печальная,
Что однажды не разгадана?
Ты заря моя хрустальная.
Моё Солнце ненаглядное.

Налей мне, друг, чайку покрепче.
Подкинь брусничного листа,
Или смородины, чтоб вечным
Мои наполнились уста.

Я буду очень осторожно
Пить настоявшийся букет,
Как пьёт из речки зверь таёжный!
Как из бокалов пьёт эстет!

Пусть в котелке бурлит водица.
Огонь для чая – это жизнь.
Холодным чаем не напиться,
Не остудить дурную мысль.

…И, выпив каждый по три кружки,
Мы осушили котелок.
Лишь было слышно, как верхушки
Деревьев, трогал чайный бог!

Село моё родимое.
Село моё далёкое.
Среди степей – незримое,
Где небо синеокое.

Где ночи очень разные,
А звёзды ослепительны.
Дороги непролазные.
И мысли, здесь, пронзительны!

Где зимы, по-особому,
Суровые и снежные —
Налитые сугробами,
Но для Сибири – нежные.

Где бегали к Аргуни мы —
Мальчишки, нравом дикие
(сибирские багульники) —
Такие же великие!

И девочки, без умолку
(ургуйки наши местные),
Всё говорили, думая,
Что станут нам невестами.

Всё изменилось. Выросли.
Как будто мир обрушился.
И я проникся мыслями,
И я к себе прислушался.

Внутри не так как хочется,
Ведь я большой, как дерево.
И все зовут по отчеству,
А мне никак не верится.

Глаза лишь закрываются
И даль моя мерещится:
За ней дома скрываются,
Село в тумане плещется.

Иногда, отчаянно и долго
Увожу я стаю от облав —
Такова любовь степного волка,
В шуме дней, иную не познав.

И среди сородичей, врачуя,
Чаще я, под шкурами волков,
Всем нутром – не близких своих чую,
А паршивых, знаете ли, псов!

По полю ветер, пыль столбом.
К Онону двигается буря.
Я притаился за холмом,
Глаза огромные прищурив.

Бежали волки по песку.
В земле горели аммониты.
И конский топот по виску,
Сопровождающийся криком.

Под гики: Улю-лю-ий-я!
Промчались всадники из войска
Того, о ком подумал я,
К себе прислушавшись: не бойся!

Они заметили, во мгле,
Меня лежачего у камня.
И потащили по земле,
Как провинившегося парня.

А тот, о ком подумал я:
Широкоскулый и могучий —
Слез угрожающе с коня,
Как будто был особый случай…

Мы позже сели у костра,
А этот – самый-самый главный,
Пел о монголах до утра.
И я сидел, как воин равный.

Мне дали стрелы и колчан.
Налили что-то вроде водки.
И я от радости молчал,
Пуская дым из пьяной глотки.

Свил себе гнёздышко, как у воробушка
И, созидаешь, счастливый до гробушка!

Такое множество галактик.
Я в бесконечности притих.
О, Ты, могущественный практик,
Прочтёшь однажды этот стих!

В открытый космос выйдут люди
Ещё не раз за тыщи лет.
Тебя прекрасного разбудят.
Ты скажешь: Нет!

Включил сегодня телевизор я,
А там вещают пропаганду ли?
Про власть, полнейшую сюрпризами.
Про хунты, вперемешку с бандами.

О том, что где-то у окраины
Сжигают целыми деревнями.
Лежат солдаты окровавлены
И трупы штатских под деревьями.