Виктор Рубцов - В день черной звезды. Сборник стихов

России великой и милой…

С размашистой ширью и силой.

Над сизой кошмою Устюрта

Рождается племя манкурта,

Которому сруб или юрта,

Со звёздами даже – одно!

Не тронет души ни рядно,

Ни отчий двуглавый туяк…

Так кто же – чужак иль свояк

Мой сын вдалеке от тебя…

Россия, пойми хоть себя,

Куда и зачем ты идёшь,

К какому рассвету ведёшь!

Себя по пути не забудь,

А мы уж, поверь, как-нибудь…

Покуда над ширью Устюрта

Нас греет просторная юрта.

Не держат обид сыновья.

Но нет уже, нет – соловья!

Письмо другу

Пишу из далёкой России.

Стоит золотая пора.

В округе пшеницу скосили,

И гуси ушли со двора.

Жиреют стада на покосах,

В стерне – золотое зерно…

Луга умываются в росах,

И галки кричат озорно.

Я бедный, заброшенный странник.

Бреду неизвестно куда,

Как тихого счастья изгнанник,

А куры мне вслед: «Куд – куда?»…

– Туда, где земная свобода,

Туда, где для сердца простор,

И синий орёл небосвода Крыла, как хотел, распростёр.

1996 год.

Мангышлак

Солнце из жидкой стали,

Песчано-глиняный зной.

Жадными люди стали

С белою новизной:

Пьют воду, как будто пиво,

Из полных ещё баклаг.

Как жёлтую воду – ива,

Как бронзовый чай – Сайлаг.

Жадно, но скоро кончится.

Тогда за себя держись.

Слабый от жажды скорчится,

Ящеркой юркнет жизнь.

Солнце ударит в темя,

Выпьет глаза, как сок,

И остановят время

Глина, жара, песок…

Но, сильный возьмёт лопату

И будет до крови рыть

Землю. Сверху, как вату,

А ниже!.. Но, значит, жить,

Смеяться потом и плакать

От мутной, сырой воды…

Вот так бы влюбиться в слякоть

И в утренние плоды,

Что в жизни давно приелись.

Вон – гоним в запасы сок…

Мне в душу, как в кожу, въелись:

Жара, Мангышлак, песок…

Дождь в пустыне

Вот и грянуло,

Вот и вылилась

Чаша неба,

Вдруг наклонившись.

И пустыня

Как будто выгнулась,

К ливню жёлтому

Прислонившись

Воспалённой,

Горячей кожею…

Зашипел песок вековой…

Зашатался,

Как конь стреноженный,

И упал

Летний зной.

У Азова

Стылый ветер ползёт от лимана,

Где казанка, присев на корму,

Тянет к берегу сеть аламана,

Тарахтя про безрыбье и тьму.

Грустный вечер идёт по причалу

В брезентовке на крупных плечах,

По песку, как по стылому чалу,

Мимо солью поросших корчаг,

Мимо ржавых, погибших посудин,

По морскому погибшему дну…

И никто за разбой не подсуден,

Только треск про гуманность одну!

Пожелание в пустыне

Развалины храма и желтая грусть

Немых и загадочных тысячелетий…

В зрачки, как вместилища вечности, пусть

Войдет новый мир миллионом соцветий!

И там, где песок раскаленный и пыль

Лежат, как останки минувшего века,

До неба поднимется новая быль,

До неба – земные дела человека!

Пусть хлынет из скважин живая вода!

И травы взойдут над пустыней бесплодной,

И строгий потомок уже никогда

Не вспомнит о ней, как о самой голодной!

В год дракона на кишиневском рынке

Все еще с протянутой ладонью

Ходят по базару попрошайки.

И, молясь, как богу, беззаконью, -

Спекулянтов и воришек шайки.

Кишинев клоакою базара

Потягаться может и с Востоком:

Вот потомок вещего хазара,

Честь забыв, торгует кислым соком…

Кровь сочится из коровьей туши.

Рубит ее дальний внук Малюты.

И дерет безвкусицею уши

«Звукозапись» с жаждой инвалюты…

А ряды, ряды полны товара.

Море разношерстного народа.

Говор тысяч, слитый в шум базара,

Запах леса, поля, огорода.

Все здесь, как в одном котле огромном,

В месиво замешано июнем….

Разогреем страсти на скоромном,

Заглянем в бумажники и плюнем.

Дорого! С протянутой ладонью

Жить, как видно, проще попрошайкам.

И молиться легче беззаконью

Воровским и спекулянтским шайкам,

Чем служить Отечеству, закону,

Жить, как прочим, – на одну зарплату,

Посылая жалобы Дракону -

В год его счастливый – супостату.

Столице мимоходом

Скорый поезд промчит мимо станции,

Жарким ветром и дымом обдаст,

Но со мной не нарушит дистанции,

Не возьмет, захолустью отдаст.

Не ропщу, дни промчались столичные,

Праздник сердца стихает в груди,

Но, прости, это все слишком личное,

Коммунальная жизнь впереди.

А вокруг – пустота захолустная,

Вянут дни, как листва на песке,

Вот такая история грустная -

После губ на горячем соске,

После гула сердечного праздника,

После жгучего тока в крови…

Ты прости своего «безобразника»,

Я примчусь, но всерьез позови!

Легенда и предположение

Седую бороду тумана

Огладил ветер, как рукой

Купец, отстав от каравана,

С тревожной думой над рекой:

Как перейти, и что с товаром?…

Не утонуть бы невзначай…

Река всходила легким паром,

Как будто в ней – горячий чай…

Эх, будь что будет, раздеваюсь! -

Решил рискнуть собой купец,

Снял шаровары, отдуваясь,

И вдруг услышал: «Вот глупец!..

Смотри, когда в спасенье веришь,

И по воде сухим пройдешь,

А нет – то глубь до дна промеришь

И мокрым брода не найдешь!..»

Шел по реке купцу навстречу

Христос… рассеялся туман,

И пал купец без дара речи,

Не веря в зрительный обман.

Ты не Христос, а наважденье! -

Оторопев, решил купец, -

Не знал подобных с дня рожденья…

– Но вот узнал, молись, глупец!

– Чур, чур меня! Уйди нечистый!… -

Погнал, ругаясь, фарисей.

Но вдруг лучистый и плечистый

Над ним заплакал Моисей:

– О, смертные, мой труд напрасен!

В вас даже в бога веры нет.

И путь ваш жалок и ужасен!…

– Прости! – вскричал купец в ответ.

Но, видно, не было прощенья -

Ум потерявшему купцу….

И нам не будет возвращенья

В дом к оскорбленному Отцу.

Знакомому

Ну что тебе до нашей сельской прозы,

Когда вдыхая нежный аромат,

Блаженствуешь под звуки ариозы

В Большом!.. А здесь сплошной навоз и мат,

Сплошная грязь убогих закоулков,

Сплошная тьма непросвещенных душ

И душный хмель горбатых закоулков,

А царь музыки – барабанный туш.

На свадьбах, днях рождений, похоронах

Он бухает в мирскую тишину,

И криком откликается в воронах,

Взрывающих тревогой вышину.

Он в душу бьет, и кажется, что скоро

Уставшая от буханья душа

Не выдержит и рухнет, как опора,

В глазах живые искорки туша….

О, господи, как много в мире шума!

Как мало в нем просветов и ума!

А ты мне пишешь о проблемах ГУМа,

О том, что в дефиците бастурма…

1986 год

В Рени

Захолустный, пограничный,