Николай Румянцев - Собственник МЕЛОЧЕЙ

…остаток дня на кухне и за чаем,
остаток солнца, срытого на треть —
но женщина с упрямыми плечами,
но. Господи, как хочется посметь

пуститься во все тяжкие, как в прорубь,
как в прорванное небо свысока,
поставить точку в новом приговоре
пощечиной метро и пятака.

…так, при смерти, становишься богаче.

…верно, можно любить Итаку
лишь вдали от самой
Итаки… – А сегодня здесь все знакомо,
даже сны много лет не снятся.
– Где Улисс? – Несомненно, дома. —
Он давно перестал скитаться,
успокоился. – Сыт и скучен.
Сын да женщина, кот и слуги,
приносящие постный ужин.
Перед трапезой, вымыв руки,
он садится к столу, зевает,
смотрит на море…

День без памяти. Ночь без греха.
Тело города схвачено мелом…
Время, снова слоняясь без дела,
порастать серебристостью мха,

утопая в страницах Гомера
(о, бессонница – рай для души),
ничего не пытаться вершить —
да и к вечеру кошки все серы,

закурить, захандрить, но опять:
– Что вам Троя, когда б не Елена…
И на весла нависшая пена
Афродитой намерена стать.

Поздно судить по вере,
рано сводить к рублю —
верили на премьере
древних, как мир, «люблю».

Верили… было… В осень,
в пристнозабытый год —
словно слепые осы
бились о стройность сот,

претерпевали муки
хрупкие корабли…
…мимо Итаки, в скуке,.
вдруг повернул Улисс.

И вот мы – такие же вечные,
но убегающие от вечности
в маленьких судеб хрусталики,
в воспеванье своих усталостей,
в шумных улиц крикливую проповедь
и во блуд перекрестков топтаных,
в тарабарский язык трамваев,
забываясь и вспоминая —
не себя, но кого-то близкого,
в черном небе, рассыпанном искрами..

Из последней суеты – да в бега,
из прелюдии весны – в дым-угар,
из усталости дождя – в пустословь,
из пощечин мостовых – да в любовь.
Я не знаю. И знать не могу…
Я не помню… и вдруг навсегда —
человек на холодном снегу
и над ним вороньем провода…
…и опять, то ли вплавь, то ли вброд,
уходить под Тамбов да в народ…

Что это – крик? И вдруг не понимаю…
Больной старик в больном плывет трамвае,
больной старик, по городу, по кругу —
наверно при смерти, от дочерей к испугу…

…в распахнутом поношенном пальто —
больной старик – из сумерек в ничто.

Мы к вечеру находим путь в привычке
к смешенью улиц в поисках тепла
и походя берем себе в обычай
непостоянство птичьего крыла…

…все суета – опять с Екклесиастом
играю в лица.

Признавая первенство за мелочами,
сжимаешь пространство в размеры точки,
покой находишь в стакане с чаем,
сигаретах, спичках.
Иною ночью
можно долго еще голосить в пустыне
(только дождь за окном – это значит к лету),
можно, попросту в небо бросать монеты, —
у китайского бога просить совета…
Можно… может быть, даже нужно —
но, опять возвращаясь к своим святыням,
ставишь чайник, глотаешь холодный ужин,
смотришь в улицу. – Прочерк. – Лужи.

Колесованный вечным транспортом,
четвертованный перекрестками,
город вновь воскресенье празднует,
город вновь одинок под звездами.

В полуночье просторном улицы
соберутся на старой площади,
не гадая, о том, что сбудется,
одинаково непохожие…

Существуя в правилах игры,
проживая слово, как обычай,
признаешь, что ты давно привычен
принимать заботы, как дары —

принимать потери, как сознанье
перехода в новые миры,
где ждут чуда, словно оправданья…
Существуя в правилах игры…

Это слепое соло
для суеты с оркестром —
то ли на сердце голо,
то ли в трамвае тесно…
…новых искать пророчеств
улицами пустыми,
стрелкой смешаться с ночью,
звезды терзать, как вымя
Ромуловой волчицы…
– Злобными и святыми…
– Что-нибудь, да случится —
Новое, может. Имя?

Панночку выдадут замуж за пана —
Брут был Хома,
значит Цезарь был Вием.
– Кто ты?!
– Из Киева…
– Кто ты?!
– Философ…
– Будешь три ночи читать.
Небом холодным —
холопьим, холопьим —
снежные хлопья, все хлопья да хлопья,
хлопают ставни:
– Оставим…
он сирота,
что он нам, сирота…
Танец кружится и спелые гроздья —
гвозди в руках —это пьяные гости.
Гости пируют —
пируют,
воруют
чью-нибудь смерть,
или право даруют – так танцевать,
чтоб потом было тошно
пусто и страшно —
неважно…
Неважно!
Можешь еще танцевать…

СБРОШЕНО ПЕРВОЕ ПОКРЫВАЛО

любовь —
только повод для разговора
о всевластии времени
небольшая попытка прорваться
за рамки
тик-так
этой мелодии
пульса
шагов
и трамваев
спор со старым Хароном
о наличии берега вне парома —
как дать понятие суши ноге
никогда не ступавшей на землю? —
старик перевозчик не склонен
вдаваться в подробности смерти
просто плывет по теченью
мутно зеленой воды
любовь – только повод

ты поверила солнцу
поскольку есть небо
и знаешь
что окна лоснятся без света
ты теряешь следы
по которым проходишь —
в повторении улиц
есть чудо привычки
ты пытаешься встретить свое отраженье
понимая
что нет к тому оснований —
город снова предаст
он иначе не может
признаваться в любви
как запутав в кварталах
позабыв по кофейням
растеряв по квартирам

так меняется время и шорохи листьев
так становится больно
так режутся крылья

я опять совершаю обряд
до ненужности прочный
знакомый —
слепых пешеходов закон
многозначность дает тишину
и троллейбус приходит
и время
сжимается в белый кружек на руке
римских цифр перепончатость
жесткая логика знака
познает неосмысленность правил
повторяя себя я опять совершаю обряд
обряд совершаю
совершаю обряд