Николай Румянцев - Собственник МЕЛОЧЕЙ

Auto da fe 6 6 Акт веры (исп.) – акт веры. Единственная трактовка.

Crucifixus est Dei Filius, non pudet, quia pudendum; et mortus est Dei filius: prorsus credibile est quia ineptum est; et sepultus resurrexit: certum est, quia impossible est. 7 7 Сын Божий распят – это не стыдно, ибо достойно стыда; и умер Сын Божий – и это совершенно достоверно, ибо нелепо; и погребен он и воскрес и это несомненно так как невозможно (Тертуллиан) (лат.)

Он так часто видел, как это делают. Более того – это была его ежедневная работа. Его имя наводило страх. Теперь роли поменялись.

Он холодно смотрел на орущую толпу. – Знакомо. Чернь любит смерть – особенно чужую. Сейчас палач зажжет факел… Сейчас…

Пламя уже лизало его ноги, когда Внушавший Ужас, первый раз за долгие годы – улыбнулся.

Который день взбешенное солнце – и ни одного выстрела.

Окоп растянулся на многие километры. Время от времени стонут раненые. – Их так и не вывезли после боя, который окончился позавчера.

Все завшивели. И все скучают – напряженно и долго – атака может случиться в любую минуту.

Каждый день на обед перловка. Спирт иссяк в ожидании. И единственная возможность обмануть реальность – это по десять раз перематывать портянки да чистить оружие. Чистить оружие и перематывать портянки.

На дыбе человек имеет обыкновение выражать свои чувства криком. Кричит не долго – пока не потеряет сознание.

Память подсказывает – Ороско 8 8 Хосе Клементе Ороско мексиканский художник – «Францисканский монах молится над прокаженным».

Вышел. Прошел к троллейбусу… «Францисканский монах…». Закурил – словно в другой жизни оставил…

Память подсказывает.

Патер Дамиан – фламандский миссионер. В 1859 году вступил в Конгрегацию Святого Сердца и уехал в 1863 году на Гавайи, где посвятил свою жизнь уходу за прокаженными.

Умер в 1889 году от проказы.

Hier stehe Ich – Ich kann nicht anders 9 9 Я здесь стою – я не могу иначе (Мартин Лютер) (нем.) .

А ты говоришь о прощении. Ты все еще говоришь о прощении…

De profundis ad te, Domine, clamavi 10 10 Из бездны, Господи, взываю (лат.) .

Ицхок смотрел в щель между вагонными досками. – Непривычно мирная картина – на лугу паслись коровы. – Целое стадо.

Когда-то давно он слышал легенду о пражском раввине, который оживил глиняную куклу – Голема. Голем так и не стал человеком. Единственное на что он был способен – это подметать двор синагоги… Потом он кажется взбесился…

Первое, что увидел Ицхок, когда их ввели в лагерь – на специальном выгоне паслись люди.

Странное слово – «домой». Никак не могу привыкнуть к его звучанию.

– Дом?

– Стены.

– Место жительства?

Пересадочный пункт между годами жизни.

Император стоял на Меценатовой башне, наблюдая, как огонь пожирает Вечный Город.

«Трагедия – думал он – Вот они – бегущие люди и горящие строения. Трагедия еще не началась. Сейчас все просто спасают свои жизни. Трагедия придет потом – придет с мыслью о том, что их реальность изменилась и многого не вернуть…»

Он улыбнулся в ночь. И эта улыбка долго кружила над обугленными домами…

Последнее, что он увидел – палец Цезаря, опущенный вниз… На глазах змеиная пленка.

Год назад… – да, всего лишь год, как Рим любил его. – Дружеские попойки… Площади…

Потом случилось – и ее смерть, и нелепое обвинение.

Каменный пол. В углу немного соломы – постель. Насекомые. К насекомым можно привыкнуть. Привыкнуть можно и к грубости надзирателя и к побоям. Ко всему.

Утром тренировка – днем тренировка – ночью сон. Так и тянется. Иногда бои. – Тоже в силу привычки самосохранения – а не желание жить.

– Идущие на смерть приветствуют тебя!

Последнее, что он увидел…

Давний спор между Credo и Scio 11 11 Credo – Верую (лат.); Scio – Знаю (лат.) .

Scio? – согласимся с Сократом, – что можно знать, кроме моральных доктрин и собственного незнания?

Вот и получается – Scio quia credo. А, Credo quia credo 12 12 Scio quia credo – Знаю ибо верую (лат.); Credo quia credo – Верую ибо верую (лат.) .

Параллельность… Походка зеркального отражения чуть более, чем ненадолго замирает в попытке узнать… – Так приходят обряды. Приходят и становятся привычкой – тускнеющей фотографией или затертой пластинкой – еще доносящими голос и цвет, но…

– Я умею быть птицей… – сказала ты позавчера.

– Я умею быть… – ответило мое эхо.

И полет начинался без правил…

И завершив – закрыв – закончив за собой следующий Город, как дверь с несмазанными петлями – скрипучую и тяжелую – стараешься забыть, поскольку возможность помнить – провокация возвращения, невозможного по условию задачи – вернуться в то же место и то же время из которого вышел, как путник из пункта А в пункт Б.

И дождь – зрелый, как виноград – он был бы сладким, если бы не твои слезы. Вот он, падает, рассыпается по улицам, закатываясь в подъезды. И у меня в ладонях полная горсть найденного дождя. Ты плачешь. Плачешь, потому, что знаешь – вчера началось лето, захлопывая за собой окна, выживая нас из обжитых и насиженных мест, превращая знакомых в далекое воспоминание.

Ты спрашиваешь:

– Так было всегда?

А я разбрасываю дождинки по комнате, поскольку в ней должна остаться свежесть. – Плохо, если новые жильцы вселятся в пересушенную квартиру. Потом, достав из шкафа два чемодана, начинаю складывать сны. Сны еще нужно рассортировать. – Не знаю, когда это случилось, но они перепутались. И я никак не могу разобраться – чьи они. А ты зябко поеживаешься, сидя на корточках на полу и говоришь о каком-то ключе. Да, я помню – большой кованный ключ – я носил его в нагрудном кармане. Теперь это просто кусок ржавого железа… – Но я не отдам его тебе, поскольку время уходить… и поскольку…