Нинесе Гейсер - С давно забытым упоеньем смотрю на милые черты… Стихи

стрекоза-вертолёт кружит петли и бочки
моих мыслей о том, как уходят ручьи
и как тают снега, и года возлагают на плечи.
Память снова меня возвращает к открытой той двери…

Я б вернуться хотел к твоим нежным губам
в этот дом, где любовь паутинкой свисает с портрета и
тепло от печи не отпустим в метель,
сквозняки огорчений выжигая на углях…

От журавлей, что по небу кружат веет родным пепелищем.
Но была, мой братка, иная пора, когда в каждом дворе
было по два гуся, пара свиней и два добрых коня,
а сверху – коза и козёл, коровка ещё молодая.

Хлеб с салом и молоком
на ярмарке пользовался спросом большим,
и город был сыт и селу хорошо: соль, сахар,
табак и кафтан на меху – всего было в достатке.

И колокол к службе людей приглашал,
малиновым дальним распевом.
И свадьбы игрались свинарок и пастухов:
под удаль широкой рассейской души…

Играла трёхрядка три ночи подряд
и хмель рассекал у смутьяна висок, но
не было больно за проделанный труд и
осени щедрость на радость была.

Куда же всё делось? И кто лиходей?
Убогость шифером покрытых деревень,
слезу смывает приговор – «Неперспективность!»
Такие, братка, ипостаси деревень…

А я истоптал полусотню дорог
и вот среди них
по твоей вдруг пошёл,
где в тысячах глаз,
что искал не нашёл.
А ты посмотрела и
мне показалось,
что сердце моё
в капкане ресниц
свой покой обрело.

Но ты за улыбкой поспешно смахнула
искру обаяния и тихо ушла,
ушла без оглядки,
свалив мне на плечи отчаяния груз.
Как же это возможно:
не обмолвившись словом,
не понять, не услышать,
как ты стала желанна,
что уже я люблю?!

Может есть шанс исправить,
снова встретить тебя
и сказать, что любые дороги
пройдут от тебя до тебя.
Ты мой ангел случайный и
за платьем обычным,
за спокойной походкой,
мне привиделось счастье,
от которого просто
отказаться нельзя!

Вы сегодня сняли ожерелье и
открыли взору красоту – ту,
что наделила Вас природа,
без которой жить я не смогу.

Юность Вас избранницей считает,
призывая нежной, белой кожей,
молодых людей с ума сводить;
мудрость – с красотою рядом быть.

Я прошу Вас принести бокалы
красного Ливанского вина.
Пусть вино смягчит моё желание
говорить с красою о любви.

«Я Вам благодарна за возможность
о любви подробности узнать,
но сегодня это невозможно,
гостю на работе я должна служить».

Милое создание, я не скрою
намерений ближе Вас узнать и
спросить: зачем же ожерелье
Вы решили от меня скрывать?

Как много тех, с кем лучше промолчать,
с кем и тебе, и им теплее от бесед не станет.
И мало, мало тех сердец, тех глаз и рук,
с которыми не надо расставаться.

Как много ты мне говорила слов, —
от них остался только пепел.
Они звучали, смысл потеряв;
они, скорее, – прогоняли, а – не звали.

Как мало отдал я тем дням, ночам,
приведшим к роковой разлуке и
магнетизм душевный был растрачен
по пустякам, давно ушедшим и забытым.

Но есть одна, с которой хоть бы в ад —
и там нам будет вместе в радость.
Её мне принесла судьба,
пройдя через горнило испытаний.

И пусть останется она мне утешением в ненастье,
и буду я восторженно смотреть на седину её, морщинки
и то, как незаметно для меня,
она рассказывает сыновьям, как сильно меня любит.

Сидит красавица – сама весна и
смотрит прямо на меня
с улыбкой чувственно лукавой.
Глазами чётко говорит о
предстоящей перемене цвета:
синь глаз её украсит небосвод,
а белый цвет её наряда
уж присмотрели облака, и
тело просит шоколадный цвет,
и губы сбросили помаду.

Всё дышит в ней волной весёлого прибоя
и с чёрною косой играет непоседа ветер.
как мне понять суть настроений и
лёгкость обрести в общении с её умом и
ждавшим южного тепла
полуобнажённым юным телом.
Так орхидея с первыми лучами мартовского солнца
с причудливым окрасом раскрывает чашечки цветка
и просит, просит нашего восторга.
И я приемлю эту перемену!

Слова улетают,
написанное остаётся и
всё, что я тебе посвящаю,
сердцем моим поётся!
Мысли мои всечасные
только тобой повязаны и
всё, что я выразил на словах,
было написано прежде.

Милая, счастье моё поднебесное,
всё, что мною написано,
кровью любви окрашено, и
на века оставлено
нежным и радостным чувством
с именем твоим слитым.
Нету больнее боли,
чем знать о твоём безучастии.

Вынести невозможно
полное равнодушие —
бровью не повела и
словом такое не вымолвить
и написать нельзя.
Время не возвращается, а поглощает то,
что звуками приглушается,
а на письме – в горечи растворено!

Какое счастье видеть Вас
и Терпсихорой, и Харитой.
Как многолики Ваши представления,
в которых музыкальность Ваша
окрашивается и головным убором,
туникой тонкой, и танцем,
исполняющимся в едином ритме с
ударами сердец влюблённых.

Вы словно утро, день и ночь,
меняя темп, проходите передо мной
с улыбкою широкой (Largo) и
медленно (Lenta), протяжно восходя,
и будто бы тяжеловато (Аdagio),
плавно (Grave), (Sostenuto) сдержанно
и не спеша (Andante),

уносите стопы в цветущий сад
неторопливо (Andantino),
умерив шаг (Moderato),
вдруг оживляетесь игриво (Allegretto)

и скоро (Allegro),
живо так (Vivo\Vivace)
в сумрак южной ночи быстро
(Presto, presto),очень быстро
в объятия свои меня влечёте.