Валерий Черешня - Узнавание

За ним уже проглядывало что-то
чуть в стороне от страхов и рутин,
бесстрастное, как чуждая природа,
к которой ты была на полпути.

А что уж говорить о нашем вздоре
из утешений, доводов, молитв!
(«Кого ебёт, мой друг, чужое горе», —
сказал мне одинокий инвалид).

Как ты боялась приближенья ночи!
И я, когда поверил, что умру,
смотрел в её живое средоточье,
в оконную дичающую тьму.

Я различил корявый древний тополь,
за ним неясный, призрачный завод,
а дальше, как сказал поэт, Петрополь
вставал из гиблых и глухих болот.

Я всматривался в «чудище огромно»,
не понимая, для чего я здесь,
достаточно свободный и бездомный,
чтобы считать своей любую весь.
Когда от свёрнутого свитка ночи
остался след темнеющей каймы,
я всё ещё всерьёз себя морочил,
пытаясь стать хозяином судьбы,

но тут же сладко понял: я не волен
крупицы ни прибавить, ни отнять,
не потому, что в чём-то обездолен,
а потому, что нечего менять.

И, подтвержденьем вспыхнувшей догадки,
чертя холодную и ясную дугу,
взлетали птицы с угольной площадки
на голую фабричную трубу.

Я в смерть вошёл, как входят в переход
подземный станции метро конечной.
Теперь я буду в этом мире – под
невероятным вашим – и навечно.

О, Господи, теперь ни «под», ни «над»,
ни «я», ни «вечно» не имеет смысла.
Пространство – это там, где сад,