Николай Гребнев - Херувимы. Поэзия

Редактор Игорь Анатольевич Кривов

Редактор Ольга Николаевна Рогулева

© Николай Сергеевич Гребнев, 2018

ISBN 978-5-4474-5196-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мне 26-го апреля 2007 года стукнет 70 лет. Пора садится за мемуары…

Сегодня 16 марта 2007 года. День солнечный, тёплый. На асфальте дорог уже вода, а во дворах пока ещё белый хрустящий снег. Надо к юбилею черновик набросать. Планирую как бы сборник стихов, с краткими комментариями биографических эпизодов. Освежить в памяти детство, школьные и студенческие годы. Сейчас всё ярче всплывают образы тех лет, тревоги, радости и печали молодости. Если получится живо, волнующе, то назову свой скорбный труд поэмой «Херувимы». Ну что же, в путь! Да, будет удача!

Господи Иисусе Христе! Помоги мне в моей исповеди!

Начну с деда и бабушки. Дед по отцу – Гребнев Алексей Иванович. Это был высокий, плечистый, стройный мужчина. Волос на голове был чёрный, а усы и борода -рыжие. Из крестьян. Жили его родители вроде бы в селе Мухино Вятской губернии.

Дед окончил церковно-приходскую школу и учился даже в гимназии. Но рано осиротел, пришлось бросить учёбу и в свои 15 лет возглавить крестьянское хозяйство, поднимать младших братьев и сестёр. Одному не потянуть, женился. Бабушка (в те годы жгучая брюнетка кавказских кровей) была очень красива и энергична. Помню-то её уже старушкой. К нам, внукам и внучкам, она была добра. Тайком от деда подкармливала нас. А дед был суров. Ни разу в жизни он не дал мне не только сахарку или яблочка, но и сухой корки хлеба: исповедовал суровый закон выживания (дети не мои – не моя забота их кормить). Это было в годы войны, отец наш был на фронте, и младший брат его Иван тоже где-то воевал.

Так вот, дед, Алексей Иванович, был участником двух войн. Он называл их Японской и Германской. Воевал дед отменно. По словам отца моего, он вернулся в деревню «золотопогонником»: грудь в Георгиевских крестах, лихо закрученные усы и длинная раздвоенная борода. Он помогал в волости устанавливать Советскую власть. Был членом волостного Совета.

А когда стали организовывать колхозы, дед в колхоз не пошел и отца моего (тогда уже женатого и с детьми, с отдельным хозяйством) отговорил от вступления в колхоз. Они, что могли, погрузили на две телеги и семьями покатили по Руси бурлящей. Маршрута их я не знаю, занятий тех лет тоже. По рассказам матери, мы жили на высоком берегу Волги в рабочем посёлке «Спиртовый завод» Теньковского района Татарской АССР. Там в местной больничке я и появился на свет. Мать вспоминала, что медсестра понесла меня по палате показывать другим роженицам, приговаривая: «Вот каких детей рожать надо. Двенадцать фунтов!»

Посёлок был недалеко от Казани. Мне из тех лет запомнился эпизод из поездки в этот город. Очень тесно. Я сижу на коленях у матери, а над нами нависают мужчины. В большой давке несколько рук тянутся вверх, ухватившись за скобы-калачи на ремнях.

И ещё эпизод: смотрю в окно – утро седое. Далеко внизу Волга. Лодочка маленькая, чёрная, с красным флагом на шесте, и «тук-тук-тук» – стук мотора. Волга – широкая серая лента воды, а моторка, будто игрушка детская, далеко внизу…

А выше нас (дома, где жили мы) была пекарня. Иногда, случалось, при погрузке хлеба на подводу каравай падал и катился к нашему крыльцу. Нас, ребятишек, у родителей было уже тогда четверо: Ира, Гена, Валя и я. Геннадий был чудный мальчик, сильный, смелый, но, играя на берегу, нашёл какой-то белый камушек, погрыз его и умер, отравившись. Я его не помню. Ира, играя со мной на руках, побежала по комнате, споткнулась, падая, ударила меня спиной о гранёную ножку стола. Я поорал, да этим всё и кончилось. Вроде бы кончилось, да не всё: начал расти горбик. В больнице загипсовали, видимо, слишком туго. Я кричал от невыносимой боли. Отец терпел день, другой, а как-то пришёл подпитый, сжалился надо мной, разбил весь гипсовый кокон, снял его с меня, пошёл на берег и с высоты швырнул его в Волгу. И быть бы мне горбатым, если б не добрые люди. Они научили маму, как выправить горбик, – прогревать в солёной ванне, массировать позвоночник и кормить меня высококалорийной пищей. По рассказу мамы, это были слойки, нечто вроде нынешних тортиков. Я ничего сам не помню, но об этом стихи у меня такие получились:

На Волге жизнь родителям нравилась, держали хозяйство. Работа у отца была рядом. На покосы плавали на своей шаланде на острова или на другой, заливной, берег Волги. Ребятишкам было с кем играть. Семьи в те времена были многодетными. Случались казусы из-за многонациональности населения. В небольшом рабочем посёлке жили русские, татары, немцы, марийцы, чуваши, мордва. Дома дети говорили на языке родителей, а в своих детских компаниях все языки смешивались в один клубок: слово по-русски, два по-татарски, тут же вклинивалось немецкое или марийское. Наигравшись в многоречевой компании, дети и дома сыпали языковой путаницей. Но вражды межнациональной не было.

Не прижились мы там по причине климатической. Мать болела часто малярией. Отец выпивал спирт, и малярия не трогала его. Мы, дети, чувствовали себя нормально. Где-то в 40-ом году или пораньше, спасая нашу маму от смерти, переехали в Яранск. Я не знаю про семью деда этого периода, но в Яранске мы жили вместе две семьи, в половине пятистенного деревянного дома рядом с разрушенной часовней у дамбы-тракта, что соединяла город с миром деревень и дальних городов западного направления.