Тимофей Юргелов - DUNSANDLE. Стихотворения

Итак. Весна, Ирландия, Дансендл —
сезонное – или звонок из бездны?..
А может, иглы золотого снега,
что мне приснились прошлой ночью,
да снегирей пронзительные трели,
наполнившие лес от тени синий?..
Дожди и ветер – туч калейдоскоп:
от черно-палевой до снежно-золотой —
летит на Англию и дальше, дальше – ближе…
Какая странная любовь к последним числам
и радость, что не ведаешь тоски
хотя бы миг… Она ж глядит из каждого куста
и ловит взгляд мой – и крадет…
Поэтому глаза мои без взгляда.
Так много зелени и неба, то есть – туч.
Мох, плющ и ильмы – буки, ильмы…
Пройтись под ильмами, растаять в их толпе —
хотя бы час не быть самим собой.
И почему-то здесь, среди чужих деревьев,
вдруг отступает на мгновенье сплин.
Болезнь английскую лечу английским лесом
да речкой, где форель недвижная живет
в буруне неподвижном, словно вздутом
из йодного стекла.
Движенья нет ни в чем,
движенье я примысливаю сам…
Но сколько стоит эта неподвижность:
стоять в стремнине – верить в вечность!
Как глупо быть форелью или человеком,
умнее быть плющом – или не быть…
Не возвращаться постоянно сердцем
К минуте бесконечной пустоты —
откуда начинается движенье…

Не останавливайся ни на чем,
особенно на том, что любишь.
Меняй друзей, привычки, мненья —
листай страницы жизни чаще,
чем она тебя листает.
И забывай прочитанное тут же
– если сможешь…
Иначе боль тебя настигнет,
и будешь ты придатком боли.
А то остановись, замри и слейся
со скалами и льдами,
чтобы она тебя не распознала.
Взирай с их высоты и упивайся
сознанием, что ты достиг пределов высших,
глубин невиданных – и равен богу.
Или живи, как все, —
бесхитростно, бесцельно,
соразмеряя ход часов и сердца.
Смотри вокруг и удивляйся:
как совершенен человек и как разумен!
Как все устроено нарочно для него —
и сколько мудрости в природе!
Детей расти, развратничай тайком,
и будешь ты вознагражден сполна…

Ты будешь так и так за все вознагражден:
не удовольствием, так чувством превосходства.
Не тем, так этим – не тоской, так скукой…

Смутная легкость и грусть
мне от девушки смуглой,
укравшей меня половину, остались.
Половиной другой я лежу
себе в ванне горячей
и, праздно мечтая, дремлю.
Как триера, полузатопнув,
у берега Трои на скалах.
Знаю: уже никогда
не повстречаюсь я с той,
что читала на пляже «Улисса»
и не лучшую, может быть, часть —
но мою, – скрыв под юбкой и блузкой,
с собой унесла навсегда.
Мне оставив сомненья и запах
лишь терпкий, неясный,
что с кожи своей не смываю.
Странно быть разделенным надвое
– и глупо. И к чему тогда тело,
коль в нем не осталось желанья?
Пусть вернет хоть его —
иль совсем заберет остальное.
Так лежу и мечтаю —
о рокочущем стуке келевста,
о душащем ветре, о зыбях,
что уже никогда
не помчат меня вспять
к островам Ионийским…

Много животных встречает меня по дороге
– это ведь даже неплохо видеть их столько и сразу.
Умный осел, почему-то всегда одинокий.
Видимо, участь всех умных – быть одиноким на свете?
Глупых собак разношерстая стая —
мчатся, почуяв меня, с оглушительным лаем.
Всякая сволочь сбивается в стаи, заметил я, в жизни.
Этот закон непреложен, но есть исключенья из правил:
Витиеватый козел, что взобрался на кучу навоза…
Смотрит с вершины и судит неоспоримо:
что вы еще копошитесь там у подножья?
Витиеватость ему придают два увесистых рога.
Лошади. Эти всегда в стороне – и пугливы.
Напоминают гуингнгмов, но запрягают их еху.
Дальше – коровы: приятно внимание жвачных,
Думают тоже, наверно: приятно вниманье двуногих…
Ну и бараны… Глядят на меня неотрывно
и провожают глазами, пока я не скроюсь из виду.

Медвяный аромат пурпурных роз
Напоминает запах трупов,
Что мы оставили под чередой уступов,
Перестреляв их, точно диких коз.
Будто цветов набухшие бутоны,
Они внизу лежат – враги короны.

То был веселый бой: мы их зажали
В ущелье узком с двух сторон,
Изжалив блики лат свинцом.
Из наших десять ранено едва ли.

Их кондотьер, безмозглая скотина,
Завел в ловушку сотен семь —
Пришел конец, конечно, всем.
Я сам свалил его из кулеврины.

Я голубей воды не видел и небес,
Чем горный тот поток и дали,
Пока их с алым не смешали, —
Когда стрелять вдруг начал лес.

Закончил бойню протазан.
Днем мародеры там сновали,
Всю ночь стервятники в теснине пировали
И ссорились из-за дебелых партизан.
С зарею расцвели бутоны тел на дне —
И розами там пахло, как нигде…

Напомнили еще мне роз охапки
Твоих кудрей и кожи аромат,
Прекраснейший Цветок, до коего так падки
И коннетабль, и молодой солдат.

Мне больно видеть стариков глаза.
Бедняги за детей цепляются занятно,
Когда тех прогоняют: спать пора! —
Как будто это жизнь уходит безвозвратно.

Руками мумий пестуют уродцев,
Упругих, толстых, как шары живые;
Что сталкивают в лузы их глухие —
Где бесконечность вместо солнца.

В преддверье ада в их глазах с индиго
Безумие мешается все чаще —
Но нянчат палачей, бессмысленно мычащих,
Прощаясь с явью странно-дикой…

Как это все невыносимо!
Игрок – бездарная скотина…

Вошла и села здесь, передо мной,
закинув ногу на ногу; взглянула
глазами, будто виноград зеленый,
напоминающий, по общему признанью,
глаз змеи. Приблизилась,
нацелясь сигаретой, —
и потонула в облаке волос,
духов и дыма комната моя.
Однако понял всё:
я предназначен в жертву
каким-то там богам ее подземным,
что разрывают трепетные души
пред тем, как их глотать.
А может, даже всем изгибам тела,
которое под платьем кажется прекрасным.
Не раз уж попадался на мякине ―
и был потом так близок к суициду
при виде странных форм и бедер,