Сергей Берсенев - Неуклюжая нежность

Я люблю здесь каждую тень,
каждый угол открыл мне тайну…
Не смогу сюда долететь —
в тот же миг скороходом стану!

Среди множества голосов,
среди лиц, опалённых зноем,
пью души твоей чистый сок.
Им и грусть, и усталость смою…

Говоришь, мир к любви жесток?..
Я беду за версту почую.
У реки будет здесь исток,
здесь не лекарь – вода врачует.

Здесь билета никто не сдаст,
когда утро дождём разбудит.
Превращается в правду сказ
на пороге осенних будней…

«Коснись меня и вспомни невзначай,
Какому я мучению подвергнусь
За гейзеры страстей!»
Татьяна Аксёнова

Я знаю, однажды меня сожгут
за то,
что объятья любимой ждут,
что нет расстояний и нет границ…
Хранись от проклятия, ни хранись —
проложен судьёй до костра маршрут.

И в зимнюю стужу,
и в летний зной
любимая тоже пойдёт со мной…
Мы будем вместе —
огонь костра
убьёт изначально в обоих страх,
прельстит необузданной новизной!

Соврут по традиции зеркала —
неведома им другая шкала,
когда после августа снова – март,
и в раннюю старость никто не вмят,
и страсти последний стон – пополам.

И столько счастливых событий в нём,
и сменится день не будничным днём,
и строк откровенных критик не стёр…
Но есть приговор – пылает костёр!
Назло жерновам языков – живём!

Облака давят плитами,
в дверь стучится апатия.
Мы друг другом пропитаны,
будто реки в объятиях.

Сколько твёрдости в голосе…
Льдина марта расколота!
Мы не слушаем новости
о вторжении холода.

Если тягости вынесем,
как солдаты из олова,
неподвластные минусу,
станем выше на голову.

Нас пытались освистывать,
снегопадом расстреливать,
Эхо каждого выстрела —
многократное стерео.

Ну, за что они, Господи,
в души светлые – исподволь?
А любовь тихой поступью
снова – к Богу на исповедь…

Привези заварки и махорки…
Только не в тюрьму, не на войну…
Душу привези – прочту от корки
и до корки… Больше не верну….

Чай люблю, табак давно уж в тягость…
Да и сам для света – как изгой.
То, что до затмения осталось,
проживу в гармонии с тобой

Ты найдёшь меня – подскажет сердце:
будем пить часами вкусный чай.
Всё равно уже не отвертеться,
и других теплом не привечать…

«Привези заварки и махорки…» —
узник бросит клич или солдат.
Прошлому бы выкупаться в хлорке,
вытравить пометки чёрных дат.

Здесь и город людный, и пустыня…
И покоя много, и возни…
Но ни строчки просьбы ни остыло —
привези себя мне, привези…

Между строк, между взятых тобою аккордов,
между былью и небылью – наш диалог…
Кто придумал замки с неподкупностью кодов,
голосуя нутром против долгих дорог?

Недосказанность лучше речей пустобрёха…
Тот, кто слушает птиц, всё до слова поймёт.
Мы идём. Раскрываемся прямо с порога…
И неважно, о чём каждый сердцем поёт…

В этой песне нет ложного пафоса гимнов,
не построить о чувствах из букв частокол.
И куплет, и припев, и признанье – взаимно…
Не подхватят в народе её – что с того?

Мы успели поджечь: шнур искрится бикфордов…
Как взорвать тишину, чтоб никто не оглох?
Между строк, между взятых тобою аккордов,
между былью и небылью – наш диалог…

Год, второй – без вдохновенья… Много ли?
Стены – клещи, прессом – потолок.
Жизнь порой страшнее сказок Гоголя:
и душа как в коме оттого.

Ты пиши, и отзовётся кто-нибудь…
Первый встречный… Милый, но чужой.
Где же тот, с шершавыми ладонями?
В них лелеет, в них он бережёт…

Веришь, нет… И светлое случается —
чаще, чем одарит календарь.
Век тебе в молчанье не печалиться,
тишину бросай и улетай!

Звали правдами, и звали кривдами…
А к нему – переплетеньем строк…
Он – такой: он тоже, парень – с крыльями…
Это с виду – холоден и строг.

За тысячу вёрст от столичных благ,
где воздух способен свести с ума,
никто не спускал на меня собак
за то, что багаж невелик – сума…

За тысячу вёрст от кровавых смут
меня понимали от А до Я.
И был бы совсем я раздет, разут —
одели б в меха с головы до пят.

Меня согревал самый лучший чай,
предвестник беды затворял уста,
и мог я без робости отвечать
на слово, не вписанное в устав.

И город огромный утратил власть,
как свергнутый с трона помпезный шут.
И в строчку усталую ворвалась
частичка жизни. И ей дышу…

«Подпиши, дорогой, подпиши! —
убеждал «исповедник» в погонах, —
Поспеши уцелеть, поспеши:
слышен рокот сует похоронных…

Словно в омуте, сгинет жена,
получив «четвертак» за измену…
А в твоём приговоре – весна
на Тверской. И – московская сцена…

Вам туда в унисон – ни ногой!
На заклание – общее фото…
Ждут в столичном раю одного,
променявшего чувства на льготы…

Я – не Бог, но умею вершить
в жерновах правосудия судьбы.
Подпиши, дорогой, подпиши…
Растолочено прошлое в ступе…»
….
И не смог в голове уместить
растерявшийся кат, как химеру —
отчего продолжает цвести
для Петра за решёткою Вера.

В осеннем покое творится такое,
что хочется – сходу, что хочется – всюду…
Нагрянувшим словом вести за собою.
забыть – сколько минуло в месяце суток.

Не бойся казаться прохожему странной,
бубни в унисон амфибрахия стопы.
Единой душой – на рутину тараном!
И пусть говорят: мол, поэты – жестоки.