Андрей Кайгородов - Серенада поющего ветра. Стихи и проза

Я понял, что слабость не поэтична,
Сила таланта сошла на нет.
Жизнь сама по себе трагична,
А к тридцати превращается в бред.
В сорок тупик, не сна, не покоя.
Осень души, дожди и тоска.
Рваное небо над головою,
А под ногами листва.
В голову хмель, бес в ребро, Богу свечка.
Лень, да хандра, затяжные дожди.
Жизни огарок, колет сердечко,
Но Боже, сколько в нем было любви.
Сколько в нем было света и счастья,
Литров и струн, скрипов и встреч,
И все же где-то пряталось счастье,
Вряд ли я знал, как его уберечь.
Счастье, как маленький солнечный зайчик,
Скачет по полу и потолку,
Счастье это старый трамвайчик,
В который запрыгнул ты на ходу.
Но мерзкий кондуктор проверил билеты,
А у тебя лишь в карманах дыра.
И вот уже ты шагаешь по рельсам,
Не зная зачем и не зная куда.
Мир для тебя стал серым и блеклым,
Осень и за дождями дожди,
Скоро зима заметет все дороги,
И больше уже не будет весны.
Кто-то другой молодой и наивный
Займет твое место в трамвайчике том,
И на мгновение станет счастливым,
А то что потом, будет потом.

Были люди, были, были…
Что-то ели, что-то пили.
Воевали и любили.
Плохо, бедно, все же жили.
Жили люди, жили, жили.
Землю на руках носили,
Не жалели люди силы,
Рвали люди жилы, жилы.
Живы были, живы, живы.
Жили и не для наживы,
И рождались и крестились,
И с молитвой спать ложились,
Жили, жили не тужили,
Жали рожь, траву косили,
В праздник хоровод водили,
Сладку брагу пили, пили.
Воспевали жизни свет,
А теперь их больше нет.
Жили люди, жили-были.

Скрипач над городом летел,
Как летний дождь лилась музыка,
И где-то пел церковный хор,
И голос твой звучал так тихо.
Я шел и думал, жизнь моя,
Как быстро время пролетело,
Я не успел, не стал. Несмело
Ты под руку вязла меня.
Вот у меня есть дом, слова,
Фасоль, разбавленное пиво,
Все это не было, иль было,
Со мной, а может без меня.
И словно луч сквозь толщу пыли,
Неясный образ давних лет,
И те кто были в раз уплыли,
Их больше нет, их больше нет.

Звучала музыка, в котле кипели щи,
Ты говорила что-то, я курил,
Смотрел в окно, мерцание звезды,
И воздух благостный, как майский ветер плыл.
Ты вспоминала, нежный голос пел,
Минорным скерцо, выжженной травой,
Давно, когда-то был я юн и смел
И ты тогда была совсем другой.
Я помню крылья, помню небеса,
Как мы летели под собой не чуя ног,
А за окном зажглась еще одна звезда,
И землю стылую покрыл снежок.
Звучала музыка, в котле кипели щи,
Ты говорила что-то о зиме.
О дед морозе, елке и вине,
А я курил, курил, курил…

Вот говорят погода мерзость – хочется напиться,
Мне представляется совсем иной расклад.
Погода дрянь, суть дела ведь не в этом,
А в том, что хочется напиться в хлам.
А хочется напиться водки с огурцами,
С селедкой пряной, сдобренной лучком,
С капустой квашенной, с рассолом помидорным,
С мясным румяным пирогом.
Пить рюмками, без выкриков, без тостов,
Без глупых поздравлений и похвал,
Пить молча, утирая слезы, пить иступлено,
Словно раньше не пивал.
Пить до утра, до забытья, до рвоты,
Пить, словно пропиваешь этот мир.
Но все мечты, да поиски работы,
А вечером истерика жены,
Мол, пахнет сигаретами и пивом.
Что трутень, тунеядец, дармоед,
Устроился, на всем готовом, гнида,
А что тут возразишь, все так и есть.
Смотрю в окно, молчу, не возражаю,
Тоскливо на душе, погода дрянь,
Включаю чайник, чаю наливаю.
Пью молча, собираю чемодан.

В пустынном городе, в уютном склепе улиц,
По обезвоженной непаханой земле,
Я просто брел домой усталый, пьяный Улисс,
С горой подарков, за плечами в рюкзаке.
Я возвращался, победивший Трою,
В свою Итаку, в райский уголок,
К той, что мне в дар наречена судьбою,
К той без кого я не дышать, не жить не мог.
Плененный звездами и проклятый богами,
На одиночество, скитанье и нужду,
Я плыл, барахтаясь в стихиях мирозданья,
Играя в жизнь свою, как в некую игру.
В харчевнях обветшалых и убогих,
Давясь соленою селедкой на обед,
Я пил их огненное пойло до изжоги,
И мне Калипсо делала минет.
Заламывая пальцы от истомы,
Я бормотал сорвавшись в забытье,
И облик моей нежной Пенелопы,
Мне грезился сквозь грязное окно.
А утро хуже Сцылы и Харибды,
Рвало меня, тащило по частям,
И жизнь моя в свинеющие литры,
Катилась кубарем ко всем чертям.
Я был не жив, не мертв, по водам Стикса
Угрюмый старец вез меня в туман,
Веслом корежа гнойных трупов лица,
Он вел свой челн послушный по волнам.
Богиня сумрака трехликая Гекада,
Ночных видений, тайн и колдовства,
Гадала по изрытому руки моей пейзажу,
Ногтем, как бритвой, борозды чертя.
И нагадала мне, не скоро, но вернуться
В родной чертог, обитель счастья моего
И мир казалось вновь перевернулся,
И я очнулся посреди него.
В пустынном городе, средь одиноких улиц,
С тоскливыми глазами фонарей,
Я просто брел домой, усталый пьяный Улисс,
С очередной пирушки от друзей.

Холодно. Барышня мерзнет.
Я пою ее алкоголем.
Еще пару рюмок за здравие и
Мы будем греться в постели.
Ее губы горят от водки,
Мои руки трясутся от страсти.
А под теплой вязанной кофтой,
Бьется пьяное девичье сердце.
Я жилетка, поплачься родная,
Тронь души своей арфу слезами,
Пусть поют твои медные струны,
Диким воплем затравленной суки.
И она иступлено воет,
Морду волчью задрав к абажуру,
И стремительным бурным потоком,
Океаны соленого горя,
Накрывают меня, как цунами,
Разрушая прибрежные порты,
Превращая все в прах и забвенье.
В мои уши вползает неспешно,
Полк внештатных солдат с орденами,
За измену, за трусость, за слабость, за леность,
И я вижу их черное знамя.
Знамя похоти и порока,
Знамя плотских, земных наслаждений.
Стройсь, направо!!! И я понимаю,
В этом длинном строю я последний.
Я душу ее долго подушкой,
Пока тонкие нежные пальцы
Не становятся ветками ивы,
И вульгарные телодвиженья
Затухают с биением сердца.
Смуглый бархат юного тела
Будоражит мое воображенье
Водка лечит простуженный кашель,
Проступая каплями пота.
Я мешаю кобальт и умбру,
Марс, кладу трепеща мастихином,
И в зеркальную гладь водоема,
Погружаю тело любимой,
Увенчав ее платье цветами.
Растрепав пряди светлых волос.
Спи Офелия, спи моя радость,
Ты воскреснешь и будешь жить вечно,
В теплой дымке масляных красок,
В тонких нитях китайского льна.