Андрей Кайгородов - Великий некроромантик

И каждый день, спускаясь с неба,
Фрезой врезается в мой мозг,
И давят череп части света,
И тает жизнь моя, как воск.

Сонливость – состояние века,
В пустых глазницах боль и страх,
Игра длиною в человека
И похоть плесенью
Нависла на губах.

Все вертится и тонет в крике,
В куске веревки, в острие шприца,
В помойной яме, в однокрылой птице,
В глазах забитого ногами пса.

И я вдыхаю этот трупный запах,
Я пробираюсь улицами сна
И трупы белоснежно улыбаясь
Ползут по ним, таща свои тела.

Мне дурно, тошнота подходит к горлу,
Я задыхаюсь, я не знаю, где тут я,
И только облака по небу ходят,
И просится на волю грешная душа.

Веселились в свете луны
Сны отрезанной головы.
Она летела сквозь призрачный край
В рай, под эго весны.

И все они собрались здесь,
В семи измерениях небес,
И груди свинцовых невест
Ест седой похотливый самец.

И вечная пустота
Стоит перед нами нага
И мы, соблазненные ей
Входим между грудей.

И растворяемся там,
И погружаемся в срам,
Не замечая пасхальных свечей…

Былое, быль, увядший свет зари,
Метель, снега, и журавли,
Спешащие в безумство дня,
Где нет тебя, где нет меня.

И всё как прежде, испокон времён,
Беспечное создание на шаре,
И пылкий юноша без памяти влюблён
В мечту свою живущую мечтами.

Два этих призрака в полночной синеве,
Хрустальных клавиш дикое сплетенье,
Сквозь призму времени сверкающим лучом,
Сольются музыкой безумства, наслаждения.

Их вспыхнувший огонь осветит небеса,
Сверкающей звездой опустится на землю,
И сотый раз, как день настанет тьма,
И по миру пройдёт любовь неясной тенью…

Ты лилась, как кровавые сгустки,
Ты пилась, как скупая слеза.
Сквозь осеннее утро несмело,
Ты светилась величием сна.

Каучуковым запахом гари
Был покрыт твой мраморный бюст,
Твои нежные губы печали
Искупались как изумруд.

И я рвал упругие мышцы
Керосиновой тонкой струёй,
И слюной обезжиривал тело,
Начиняя его собой.

Ваша краска размылась и слезла,
Вы мочалите хладный свой труп,
А на улице мокро и серо,
Да грехи ваших тайных простуд…

В этом воздухе столько томительных вздохов,
И раскинув язык по губам,
Я ласкаю его неприлично и пошло,
Обнажив патетический срам.

Ты безнравственно треплешь копну своих прядей,
Поедая глазами мой плод
И во взгляде твоём ни любви, ни печали,
А одна только похоть ползёт.

Ты потеешь при звуках вечернего гимна,
Улыбаешься вязко и зло.
Я ведь знаю, что ты всего лишь скотина,
Что в тебе лишь поёт естество.

И упившись блевотного, мерзкого пойла,
Закусивши его огурцом,
Я влезаю на труп твой вонючий и потный,
Притворяясь влюблённым юнцом.

И проснувшись с лучами весеннего утра,
Зажимая руками свой пакостный рот,
Я пытаюсь сдержать свои светлые чувства,
Но всё тщетно – желчь горлом идёт.

Ты молчишь и тихонько воняешь у стенки,
И, глотая свою тошноту,
Соскребая пальцами коросты с коленки,
Размышляешь: Боже, как я живу…

И не нужно искать оправданья поступкам,
Копаясь в прошлом дерьме,
Всё равно нам всю жизнь ползать на брюхе,
Мы всего лишь животные…

Цвет крови, цвет помоев, цвет сирени,
Плохая сказка, тридцать три ступени.
На свет труп девки, отмороженной и грязной.
Салазки, маски, дикие олени.
Кричу руками, розовые щёки
Сползают медленно по обгоревшему закату.
У этих ног густая пелена восьмёрок,
У этих губ поношенное знамя.
На кол наткнувшись пузом иль коленом,
Не замечая ритм коня-калеки,
Прокусывая шею одеялом
От запаха на мёртвом человеке.
Назвав три точки, семь зловонных капель
Кубами меряя пространство, дыры, время,
Я силюсь позабыть, но тщетны все старанья,
Меня тошнит от запаха на мёртвом человеке.
Я задыхаюсь в твоих сточных плоских гранях
И, оголяюсь нервом иль привычкой,
Влюблённою пьянчужкой забываясь,
Я пробую найти к замку отмычки.
Но глыба нечистот, тоски и боли
Комками грязи, лезвием по мясу
Кричать напрасно, выть, кусать и плакать,
Когда на мёртвом человеке запах.
Пред зеркалом, без глаз, без паутины,
Слюною едкой утопаю в раме,
Ведь это я с пробитыми руками
Себя же к стенке прибиваю…

Из тишины, сквозь иглы наслаждений,
Вобрав в себя всю сладость отвращений,
Пытаясь уловить чуть слышный вкус земли
Спи сладким сном во чреве матери, урод слепой.
С душой больной и третьим глазом на груди
Спи, спи, спи, спи, спи, спи…

И плавно, чуть слышен шелест папоротниковых роз
Сквозь лики луны полётом полночных стрекоз,
Росой стебелька, испей три тысячи светлых страниц пустоты,
Лейся прозрачной вуалью звёзд
Мой трижды усопший родник, водопой.
Прикосновение прохлады ночной, рождённый в песчаной пыли,
Бог, повенчанный с пеной морской,
И звени, моя радость тонкими нитями счастья
В мерцающей дымке, в стеклянном комочке
В хрустальной рыбьей слезе…

Светись в беспомощных тисках заката
Злато. Бесформенным распятьем ада
Вонзи своё тугое жало
В беспомощную твердь забрала
И ороси пыльцой кровавой тугую плоть.

Скреби зубами бесконечность,
Огнём пылающую вечность
У врат конца и без начала
С причала в омут на живца.

Офелия – безумная старуха
Вниз, по теченью, кверху брюхом.
Раскалывая льды и ямы
Вершины гор, дворцов сараи
Являлась в облике забавы
На милых шуток карнавалы
И напивалась кровью алой
Из ран беспечных мудрецов.

Заросших гнилью и червями,
Покрытых плесенью и пнями
С расплавленной, как сыр, печёнкой
И вечной, как помои, водкой.

Светись рассветным колыханьем,
Ненужным званием позвенев,
Молись покуда есть страданья
Покуда ты не выйдешь весь.