Борис Марковский - «Я напишу еще одну строку…» Избранное

Неужели – так надо
и иначе – нельзя,
чтобы ткань снегопада
мне слепила глаза,

чтобы, падая оземь,
будто в этом их цель,
листья славили осень
целых восемь недель?

Чтобы время стояло,
как вода подо льдом…

Вдруг мелькнет, как бывало,
поманив рукавом.

когда душа заведомо черства,
но где предел и мера мастерства,
и кто нам дал таинственное право
плодить на свет слова, слова, слова?
Толпа не примет их, не крикнет: «браво!»,
их не коснется ветреная слава
и будет, к сожалению, права.
Мука и пыль – диктуют жернова.
Но, как Помпею выплакала лава,
так выгорит на пастбищах трава,
когда гортанно, дико и картаво,
ни грамма фальши – яд и тетива —
над миром выпрямится Слово величаво.

Ночь непробудна, бездонна, тиха.
Так и живу – от стиха до стиха.

Так и дышу – невпопад и не в лад,
только и вижу – часов циферблат.

Стрелки бегут – не угонишься! – прочь.
Чуть зазевался и сразу же – ночь.

Чуть повернулся, и множество лет,
словно снежинки, просыпались вслед.

Ангелом белым – сквозь ночь – простыня…
Господи, ты не покинешь меня?

Я доволен жизнию своею,
отберите все – не обеднею.

Листья с веток будут тихо падать,
заслоняя в небе птичью стаю…
Ничего не жаль мне, даже память
я готов отдать, – зачем не знаю.

Молодость моя, откликнись, где ты?
Что мне делать с жизнию своею?
Разве что стихи писать в газеты —
больше ничего я не умею.

Снова осень ходит вдоль аллеи…
Надоели дактили и ямбы, —
скоро встретимся у бакалеи,
или нет – у театральной рампы.

У меня со старостью и смертью
старые неконченые счеты, —
ведь не даром выбросил я перстень
азиатской вычурной работы.

…Потому что листья будут падать,
заслоняя в небе птичью стаю…
Ничего не жаль мне, даже память
я отдам тебе, – зачем не знаю.

Лодка плывет, берег зовет.
Что там вдали мне навстречу плывет?

Нет ничего – только светит луна,
только далекая песня слышна.

Лодка плывет, голос зовет.
Кто там вдали так тревожно поет?

Нет никого – только тонет весло,
только течением лодку снесло.

Откажи себе во всём,
всё отдай другому:
выстрой для другого дом,
сам уйди из дома…

И пойди куда-нибудь —
путь звезда укажет…
Бесконечный Млечный путь
сам под ноги ляжет.

Как громко мы, молчим, как тихо спорим,
как медленно горим, как горько пьем,
как гибнем врозь, как верим каждой ссоре, —
безропотно стоим под проливным дождем.

Как странно мы живем, как тупо, немо,
как страшно все, что окружает нас…
В последний раз заря придвинет небо,
и Млечный путь взойдет в последний раз.

В последний раз живем! Прощай, планета!
Лети сквозь ночь, скрипи, земная ось.
Я выброшу стихи, возьму в ладони лето
и медленно уйду, земли мгновенный гость…

Жизнь вывернута наизнанку.
У времени крутой разгон.
Я выйду в поле спозаранку
и обопрусь о горизонт.

И чту мне чьи-то неудачи,
и чту мне боль, и чей-то смех,
когда повалит наудачу
непоправимо чистый снег?

Когда метель, срывая петли,
мешая сроки, вне времен,
вдруг белые закружит кегли
лиц, памятников, дат, имен?

Я должен многое успеть.
О, если бы я знал заране:
моя ребяческая спесь,
да томик Тютчева в кармане.

Я должен заживо сгореть,
чтобы из пепла возродиться,
я должен трижды умереть
и трижды в слове возвратиться.

Мне только двадцать восемь лет,
возьму и всё начну сначала…
В каком-нибудь глухом селе
у невозможного причала

в шалаш забраться к рыбаку
и ждать, пока не клюнет окунь…
Пока не подытожит осень
и жизнь, и каждую строку.

А время старится, течет, струится,
и зыбким кажется, и тает на губах.
Еще строку, ведь я верну сторицей,
еще страницу – не земных ведь благ

прошу, в конце концов… О, эти лица!
Куда ты лезешь, глупый, чур тебя!
Тюрьма. Вокзал. Опять тюрьма. Больница.
И ласковые пальцы октября.

На ипподроме – флаги,
на ипподроме – вой…
Налей-ка мне из фляги,
пусти по круговой.

Куда вы мчитесь, кони,
копытами звеня?..
В прокуренном вагоне
везут, везут меня.

Сплетенье тел и линий,
последний поворот…
Как белый шепот, иней
промчится у ворот.

Я вижу, ясно вижу,
как будто подан знак:
не так я ненавижу,
не так живу, не так.

Нас не обманет финиш,
нам жить невмоготу…
Перила отодвинешь
и канешь в темноту.

Как строят дом, как разбивают сад,
немыслимым трудом, чудовищным упрямством,
в полночный час – одни – с прекрасным постоянством
всё в тот же стол – опять – потупив взгляд,

с сыновней ненавистью на губах,
с жестокой радостью – все вышли сроки! —
выводим мы губительные строки,
превозмогая свой недетский страх.

Я болен. Осенью ли, прозой
или стихами – все равно.
Заката предпоследний козырь
ложится на мое окно.

Иду ль куда – домой, из дома,
молчу ли, стоя у окна, —
не астма – смертная истома…
Окно. И за окном – стена.

В окне – фонарь, февраль, фрамуга…
Я болен, стало быть, здоров.
И рядом – ни жены, ни друга,
и ветер с четырех сторон.

…А снег коснется сонного окна,
и до окна уже не дотянуться.
И сада оголенная спина
тебя уж не заставит оглянуться.