Борис Марковский - «Я напишу еще одну строку…» Избранное

Пока дышу – надеюсь.
Dum spiro spero. Но
смотри, как леденеет
прозрачное окно.

Уже по крестовине
прошелся раз, другой
обетованный иней,
благословенный мой.

Сентябрьские сроки.
Деревья в три ряда…
Роняет свет высокий
вечерняя звезда.

А осень безнадежно хороша!
безукоризненна ее отделка.
Мелькнет в кустах оранжевая белка…
Что если вдруг – молчи, не лги, душа! —
вся наша жизнь такая же безделка,
как этот мертвый след карандаша?
Но на часах не двигается стрелка,
и так легко дышать… Но что ни шаг —
то тлен и смерть… Пустынная аллея.
Ни мертвый лист, ни беличьи следы
не трогают тебя, и ты стоишь, хмелея
от этой царственной, торжественной беды,
испытывая боль, почти блаженство…
В несбыточном плену у совершенства.

Искусства разветвленный ствол,
невидимых корней могучее родство.
Я – крайний лист на самой крайней ветке,
и кровь моя принадлежит листве.
Со мной в родстве бесчисленные предки,
и те, кто будет жить – со мной в родстве.
И смерть моя – умрет одно лишь имя
мое – и жизнь принадлежат не мне,
но тем, другим, – да будет свет над ними! —
сгорающим в божественном огне.

Каждый день – одно и то же:
трудно жить в краю чужом,
даже в зной – мороз по коже,
будто в погребе сыром.

Дом уснул, и дверь закрыта.
Как же нам с тобой уснуть?..
Даже если жизнь разбита,
говори мне что-нибудь.

«Крапива» – красивое слово.
Кругом – лопухи, лебеда…
А в небе – из льда голубого —
шальная стояла звезда.

Стояла над домом и садом,
и в лунном ее забытьи
все то, что казалось нам адом
(свети, дорогая, свети!) —

невнятные шорохи, звуки
бессмысленной жизни земной
в преддверии долгой разлуки
наполнились вдруг тишиной.

Мы завершаем жизни круг,
глядим по сторонам тоскливо
и говорим себе: «А вдруг?»,
и в небо смотрим боязливо.
Никто не хочет нам помочь:
мы все умрем через мгновенье…
Я б не роптал на провиденье —
когда б не тьма, когда б не ночь,
когда б не страх исчезновенья.

Окно открыто. – Кто там? – Никого!
Как будто сердце, вздрогнув, раскололось…

Мне имени не вспомнить твоего.
Я только голос помню. Только голос.

В его бокале лето тлело,
и отражался Млечный путь, —
уже чужим казалось тело,
и тяжко подымалась грудь.

Уже закат безбрежно-красный
сквозь стекла виделся ему, —
в глазах горел огонь ужасный,
и звезды строились в тюрьму …

На то и созданы поэты,
чтобы навзрыд писать о том,
как долго дотлевало лето
в бокале пенисто-пустом.

Две женщины за шахматной доской.
Одна из них берет ферзя с тоской
и ставит мат другой, а та, другая,
глядит на доску, ничего не понимая.

Две женщины. Старинная игра.
Я вижу в зеркале двойное отраженье.
Одна из них была мне, как сестра,
другая – как надежда на спасенье.

Две женщины. Обманутый король
уже предчувствует с обеими разлуку,
целует в лоб одну, забыв про боль,
и у другой – в дверях – целует руку.

Я получил твое письмо
и положил на хранение в книгу,
которую так любил Аполлинер, —
«Жюльетту» Маркиза де Сада…
Мы встретились в конце сентября.
Осень наклонилась над городом,
как одинокий пьяница над стаканом вина.
Так уже было однажды в детстве.
Помнишь? Деревянные заборы, костры…
Мы не заглядывали в будущее —
просто ели мороженое, пили горячий чай.

О, эта каменная желтая бравада!
Широких улиц темный разговор…
Из проруби времен, из третьей песни «Ада»
он выбрался – с трудом – на гибельный простор…
Над Петроградом медленные ночи,
и волосы Невы по каменным плечам
разбросаны…

В траве ржавеют изумруды,
и ласточки не вьют гнезда.
Над чернью мельничной запруды
зажглась вечерняя звезда.
Мигают пристальные свечи,
и уж совсем по-человечьи
гримасничают зеркала…
Всю ночь звонят колокола.
Печаль, печаль – в любом аккорде…
Ах, если бы зима сугробы намела,
как у Феллини в «Амаркорде».

Стихи с немецкого перевожу,
скорее, просто время провожу;
над каждой буквой долго ворожу.

Коль друга нет – готов любить врага!
В Германии теперь лежат снега.
С утра – метель, а к вечеру – пурга.

Окно замерзшее, трагический узор,
а все-таки притягивает взор…
Мальчишки с санками бегут на косогор.

Им весело…
Такие, брат, дела.
Так дерево, сгоревшее дотла,
теперь – всего лишь пепел, лишь зола,
и, право, в этом я не вижу зла.