Леонид Завальнюк - Три поэмы. В критическом сопровождении Александра Белого

Мы холодны к богам, что дали греки.
Другим огнем, по-новому, горя,
Мы чтим любовь,
Что запрягает реки,
Рождает пресноводные моря.
Но все ж порою греческая мера
Еще берет,
берет сердца в полон,
И хочется, чтобы она – Венера,
Чтобы влюбленный —
Это Аполлон…
А если ты нескладнейший детина,
А если пара рук, как два весла,
И откровенно рыжая щетина
На месте шевелюры проросла?..
Не знаю, что – улыбка, губы, брови ль,
А может, взгляд
В дорогу поманил,
Но только нежный полудетский профиль
Ему весь мир однажды заслонил.
А тень надежды родила тревогу.
И, словно прозревающий слепец,
Он целый год все ожидал подвоха,
И не дождясь, поверил, наконец.
И незаметно схлынула усталость,
К которой он годами привыкал,
И только, как проклятие, осталась
Все та же немость и боязнь зеркал.

Природу трудно упрекнуть в повторах..
Ее законы каждому ясны,
Но есть пора, по образу которой
У нас сложился
Идеал весны.
И кажется, что если снова станет
Когда-нибудь для сердца грудь тесна,
На землю непременно вновь нагрянет
До мелочей похожая весна.
И так же встанет месяц остророгий,
И так же дрогнет огонек в окне…

Я видел их.
По парку, без дороги
Они идут в вечерней тишине.
А по земле бредет весна босая,
Ковры проталин под ноги стеля,
А ветер, на деревьях нависая,
Шумит, вершины сосен шевеля,
А снег спешит холодной мокрой ватой
Под каждый куст упрятаться хитро,
И пахнет воздух почкой горьковатой,
И давит,
давит сердце на ребро.
Найди слова и дай излиться пылу.
Не губы, нет,
Чтоб хоть в руке рука.

Я видел их.
И что меж ними было,
Я не берусь сказать наверняка.
Я мог бы только рассказать,
Как била
Его душа во все колокола,
Как буйная, неведомая сила
Его в дорогу дальнюю звала,
Как, не на шутку становясь поэтом,
Он вирши никудышные тачал…
Но я уверен,
Что не только в этом
То самое начало всех начал.
И если даже правда то,
Что в прошлом
Пунктиром прошв грядущее дано —
То этим самым пресловутым прошвам
Назавтра лишь
Родиться суждено.

В нем – тьма начал,
А победит какое,
Никто не вправе говорить пока.
Возможно, это
Ненависть к покою,
А может —
Нелюдимость бирюка.
А может…

Я бы тут немало
Того и этого еще сказал,
Но слышите —
На стрелках застучало,
Но видите —
На вас бежит вокзал.
С веселым шумом в город вытекает
Транзитных душ бесчисленный поток,
И где-то вдалеке уже мелькает
Бабуси нашей клетчатый платок.

И мне, не тратя времени напрасно,
Вслед за героем надобно итти,
И все неясное да станет ясным
В ошибках,
В столкновениях —
В пути.

Из тьмы огней
Узор спокойный вышит,
Мерцает сонно обская вода.
Каким-то тихим благодушьем дышат
Огромные ночные города…

Но только верить этому не надо,
От радужных иллюзий откажись.
У города
Лицо иного склада —
Лицо мужчины, знающего жизнь.
Он перед всеми двери отворяет,
Он самых хилых не встречает злом,
Но каждого пришельца проверяет
На стойкость,
На изгиб
И на излом.
К его душе не заржавела дверца,
Ты хоть началом дела угоди.
Но если ты пришел с порожним сердцем,
Пока не поздно,
Лучше уходи.

Мне до сих пор твоя суровость снится.
Мне не забыть вовек твоих обид.
Но я готов сегодня поклониться
Тебе, огромный город на Оби.
Твоим заводам,
Что во мне будили
Душевный зуд, корчующий старье,
Твоим театрам,
Что меня стыдили
За дикое невежество мое.
Мне б не спеша опять пройтись по залам,
Где я к искусству приникал порой,
Да некогда.
Пора идти к вокзалу,
Где первый раз заночевал герой.

Вокзалы все похожи друг на друга.
На каждом вечно ожидает вас
Та самая нервическая скука,
Что зародилась у билетных касс.
Терпеть ее – немыслимое бремя,
Когда уснуть не может человек.

Ему казалось,
Охромело время,
Ему казалось,
Ночь продлится век.
И не успел, по-августовски жидкий,
Рассвет прильнуть к оконному стеклу,
Он сгреб свои нехитрые пожитки
И зашагал в предутреннюю мглу.
Упругий ветер ринулся навстречу,
Росой зари пропитанный уже.
Он шел и шел.
И расправлялись плечи,
И легче становилось на душе.
Свет фонарей, неяркий и короткий,
Вдали наплывы заводских дымов
И серые огромные коробки
В 30-м понастроенных домов —
Все по рассказам было так знакомо,
Так узнавалось просто и легко,
Что он почувствовал себя, как дома,
Впервые здесь от дома далеко.
Он знал, что там,
За третьим поворотом,
Где на фронтоне серафим без крыл, —
Те самые чугунные ворота,
Что он во сне уже давно открыл.
И во дворе, обрызганный лучами,
Что про запас ушедший день сберег,
Тот самый дом,
Что мысленно ночами
Уже исхожен вдоль и поперек.
Должно быть, жутко у его порога,
Когда, остатки бодрости губя,
Уныло и по-стариковски строго
Он сотней окон смотрит на тебя.

А может, глянет вовсе не сурово?
А вдруг скользнет в его улыбке май?
И он промолвит запросто:
– Здорово!
Я ждал тебя.
– Я прибыл. Принимай…
– Работа не из легких.
– Я не дрогну.
– Не хватит дня.
– Я буду по ночам, —
Ты только дай мне дальнюю дорогу,
Ты только сделай из меня врача!

Громады серых заспанных кварталов,
Булыжно-сизый глянец мостовой,
Расщелины чернеющих порталов,
Бульвары, окропленные листвой —
Все проносилось мимо,
Пролетало,
С мечтой как будто заключив пари.
Он мчал,
Покуда на пути не встало
Пылающее зарево зари.

Еще в соку сады всего Союза,
А уж в Сибири надписи висят:
«Водители! Остерегайтесь юза!»
И ниже лаконично: «Листопад!»
Мы листопад увидим без подсказок.
Но это значит, что пришла пора
Неповторимых сочетаний красок,
Особенно волнующих с утра.
Пусть солнце за горами, за долами,
Пусть только просыпается оно,
Но вон уже вдали, за куполами,
Огнем восхода небо зажжено.
И кажется —
Дробясь, ложится даль та
На зелень увядающей травы,
На черные полотнища асфальта
Осенними заплатами листвы.

Он все стоял, от красоты немея,
Застигнутый врасплох на полпути,
По-детски не стремясь и не умея
Нахлынувших раздумий обойти.
Он все смотрел, как шире простирался
Сплошной поток холодного огня,
Как будто в нем он высмотреть старался
Неведомое завтрашнего дня.
И видел все:
Последние минуты
Последнего экзамена идут.
Он открывает двери института
И входит в долгожданный институт.
И как по нотам дальше.
И в конце там
Он видел ясно, так, что стыла кровь, —
Вот жало всемогущего ланцета
Он принял от седых профессоров.
И рукоплещет зала, залитая
Огнями люстр.