Марина Котова - Сквозь вещий шум дубрав

Не стоит и, собственно говоря, не хочется искать в этом стихотворении каких-то глубинных философских подтекстов. Тут, скорее, важен порыв вверх, пламень духовного горения, пробужденный стремящимся в горние миры духом наших предков. Потому и красота здесь – только на первый взгляд самоцель, на самом же деле она – образ Царств Божьих, воплощенное в зрительном восхождение к Небесному, взыскующее о творчестве обращение к Богу Творцу, Богу Поэтосу и царю земных поэтов – псалмопевцу Давиду.

Над природой у Котовой – Бог, Богородица, святые. Они плотно вплетены в пространство русского пейзажа, растворены в нем вместе с церквями и старыми городами. Неожиданным и ожидаемым наваждением, вестью о вечном потопе над необозримыми далями Оки возникает Ной: «И сквозь пейзаж знакомый и привычный/ День проступил в слезящейся дали: / Вернулся голубь с веткою масличной./ И Ной узнал: вода сошла с земли». А в городской индустриальный пейзаж с дымящимися трубами и вписанной в него ветхой церквушкой накануне Пасхи ярким метеором врывается ликующая Магдалина – и остается в этом пейзаже навсегда. Образ царя Давида – один из любимых образов Марины Котовой – возникает не только в стихотворении о Дмитровском соборе. Стихотворение «Царь Давид и жабы» – программное для Котовой – написано по русскому апокрифу «Сказание о псалтыри, како написася Давидом царем». И в апокрифе, и в стихотворении псалмы диктует Давиду ангел, но мешают писать жабы, орущие за окном. Давид приказывает разогнать тварей горящей соломой, после чего ему трижды является огромная черная жаба и говорит: «Не дам тебе хвалить Бога, как ты не даешь хвалить мне». Раскаявшийся псалмопевец прекращает преследовать жаб и изрекает слова, долгие века не сходящие с уст человечества: «Всякое дыхание да хвалит Господа».

Пожалуй, это одновременно и самая сокровенная, и самая главная идея поэзии Марины Котовой – весь мир ее поэтической вселенной самим своим существованием, каждым своим дыханием хвалит Господа.

…Завораживающая красота Божьего мира… Но в русской поэзии разные поэты дали разные, непохожие, незабываемые образы красоты и понимали красоту по-разному. У М. Котовой красота не сопряжена с соблазном, острым ощущением греховности и покаянной работой страстной души, отдающей себе отчет в своей безобразности, с напряженной и прекрасной в своем полете работой мысли, что характерно для Блока: «И такая влекущая сила,/ Что готов я твердить за молвой,/ Будто ангелов ты низводила,/ Соблазняя твоей красотой…». Марина Котова органична и во многом безмятежна в своем восприятии мира, у нее, как у Есенина, не возникает желания в поисках гармонии примирить добро и зло: «Розу белою с черной жабой/ Я хотел на земле повенчать». К ней трудно отнести знаменитые строки Заболоцкого «…что есть красота,/ И почему ее обожествляют люди?/ Сосуд она, в котором пустота,/ Или огонь, мерцающий в сосуде?». У Заболоцкого внутренняя красота противопоставляется внешней, и священный огонь горит, в общем-то, в некрасивом сосуде. Пожалуй, больше всего Марине Котовой подходит понимание красоты Николая Клюева: «По Заонежью бродят сказки,/ Что я женат на Красоте». Вот такая обрученность красоте присуща влюбленной в прекрасный мерцающий мир Марине Котовой. Хотя, если говорить об огне, «мерцающем в сосуде», как о нетварных энергиях, пронизывающих живое – Марина Котова позабывший о себе созерцатель Небесного огня, скрывающегося за явлениями земной красоты.

Заговорив о красоте, невозможно не вспомнить Платона, у которого истина, благо и красота всегда едины и нераздельно слиты. В своем знаменитом диалоге «Пир» Платон говорит о «лестнице прекрасного», начинающейся с постижения образов физической красоты и заканчивающейся постижением Красоты метафизической: «…начав с отдельных проявлений прекрасного надо все время словно бы по ступенькам подниматься ради самого прекрасного вверх – от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от прекрасных нравов к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о самом прекрасном, и не познаешь наконец, что же это – прекрасное». Восхождение по лестнице прекрасного начинается по Платону с созерцания зрительных образов, потом появляется способность созерцать красоту внутреннего мира души, далее – способность созерцать красоту законов, нравов и обычаев людей, за ней пробуждается дар воспринимать красоту философии и наук, видеть гармоническую красоту устройства мироздания, а самой высшей ступенью восхождения оказывается способность видеть красоту и прекрасное без оболочек и форм. Я далека от того, чтобы понимать ступени платоновской лестницы буквально – живая жизнь не терпит искусственных разделений, и в любой душе, дополняя друг друга и уживаясь между собою, живет желание постигнуть прекрасное во всех его проявлениях. Для меня важно другое – в русской поэзии работает поэт с ярким и редким даром восприятия красоты, поэт, к красоте горящий и уверенно и безоглядно поднимающийся по Небесной лестнице Прекрасного.