Александр Галыга - Случайная связь

Вчера меня ты робко упрекнула,
что так давно не приносил цветы,
и как-то необычно улыбнулась
о чём-то с сожаленьем горьким ты.

Жалел и я, что не с тобою вместе
давно хожу к поляне дорогой,
к моей неувядающей невесте,
с печалями своими и тоской.

Мне проще сотворить тебе камею
и много вёсен на поляну ту
ходить опять, где я давно не смею
невинную обидеть красоту.

Я уеду из этого города,
ничего не сумев предпринять,
и не будет весёлая, гордая
о свершившемся, видно, пенять.
На её-то бедовую голову,
я, как снег, раз за много годов
налетел из сибирского холода
и у ног был растаять готов,
за один только взгляд киевлянки,
за один только понятый взгляд.

Я бы в нём утонул не по пьянке,
не случайно и не наугад.
Под каштанами стонут качели…
Где, в какой голубой глубине
струны сонные виолончели
оживят этот голос во мне.
Как дороги, быстры и незримы
эти звуки, лишь переплетясь…
Но дороги уходят из Рима…
Я не верю в случайную связь.

Яблока раздвоенного грань
на столе купейном колебалась…
Отпуская, сердце не порань,
напрочь отгони печаль и жалость.
Собери все силы и не плачь,
чтоб не обнажить печаль до боли.
Ночь ушла, и вот он, день – палач,
наше счастье на две горьких доли
располосовал. Так, может быть,
рок вершится рано или поздно,
и надреза не соединить,
и над ним глумится стук колёсный.
Поезд одурел каурым вскачь.
Как живое, яблочко металось.
Не забуду твой навзрыдный плач,
видно, всё, что от меня осталось.

Что ты плачешь, стекло закупейное,
в пелене заоконных берёз,
и стволы чередою затейливою
совпадают с дорожками слёз.

И зачем, сократя расстояния,
скорый поезд «Байкал», исполин,
всё несёт моё сердце в изгнание
по безлюдью сибирских долин.

И зачем молодая и ранняя
за окном колобродит весна,
и за давними расстояниями
долгожданная встреча видна.

Годы лечат, условности сламывая,
и обиды прощают врагу…
Верю, слышишь ты, самая славная,
я не ехать к тебе не могу.

Был вечер прощальный, и вы уезжали,
и были недолго со мною ещё,
и мне всё мешала уйти от вокзала
решётка, увитая старым плющом.

Такси, светофоры, немного печали,
был вечер прощальный, и вы уезжали,
и цокали туфельки тихо и модно,
и поезд казался пустым и холодным.
От вас унести был готов навсегда
и не возвратить никогда, никогда.

Не уезжайте же, молю,
я вам о многом не сказал,
О, я прошу: любовь мою
не отнимай, немой вокзал.
Отдай её, верни, молю,
я так люблю её, люблю.

Но были минуты ещё, и печалью
слегка увлажнялись окрестности глаз.
Был вечер прощальный, и вы уезжали.
О боже! И я не удерживал вас.

Прошло столько лет, и в минуты печали
опять вспоминаю как вы уезжали
такою родной и совсем не моею,
и вас удержать не посмел я, не смею…
Изящная, милая, вы уезжали.
Вы всё понимали, и всё мне прощали.

Вижу снова и вновь отражение женщины в зеркале,
отражение рук, и ресниц, и чарующих глаз.
Вы так часто уходите, уходящей натурой, наверное,
и звучит, и звучит восхитительный этот романс.

И не мне на веку пережить это выпало первому,
и не с каждым оно остаётся надолго у нас,
но я вижу опять отражение женщины в зеркале,
и звучит, и звучит восхитительный этот романс.

Дорогая. И вы, сколько судеб мужских исковеркали
красотою своей, что взрывает сердца. И при вас
возникает опять отражение женщины в зеркале,
и звучит, и звучит восхитительный этот романс.

Как хороши твои места.
И груди, словно волны,
укачивают. Красота
твоей улыбки полной
играет негой неземной.
И губ твоих прохлада
уже овладевает мной,
и тихое «не надо»
уже звучит как сладкий стон,
как надо, надо, надо…
Теплы и высоки, как сон,
завидная беспечность,
волна с волной, их не унять,
и вот уже на море шторм,
и скоро будет не понять,
кто смог в объятия принять
или посеять вечность…
Как в недрах молниевый шар,
лишь до поры невинно
пульсируй жар любовных чар,
и возгорай в глубинах.
До новой бури-маяты
жарь до седьмого пота…
у белотелой красоты
не каждый день суббота.

Ты потом прошептала: хватит
милый, солнышко, я согласна,
всё равно кто-то в жизни платит…
И сняла торопливо платье.
И легла недвижимо, тихо,
роковой исход ожидая…
Я тогда срикошетил лихо:
жизни, милая, я не ломаю.
И ушёл, опустив поводья,
и оставил тебя разбитую,
как в весеннее половодье
лодку, впрок привязать забытую.
И не думал, что тёплой ночкой,
торжествуя и не протестуя,
ту невинность свою святую
ты подаришь, что будут дочки…
голосистые, конопатые,
так похожие – нету сил.
Посоветуют дяде усатому,
чтобы бороду отпустил.

Чужая жена приголубит тебя,
быть может, и слаще, и ласковей,
и заинтригует, играя, любя,
своими лукавыми глазками.

И, увлечённый её красотой,
наполненный неожиданностью,
на время забудешь о женщине той,
твоею судьбою испытанною.

Лишь после, очнувшись в угаре хмельном,
почувствуешь ты непременно,
как в сердца незримый, но явный излом,
гадюкой вползает измена.

А у меня в душе весна
вот этим ранним утром зимним,
то очарует тишина,
то тёплые нахлынут ливни.

А снег ложится, и кружит
легко и необыкновенно,
и, между прочим, не спешит
запечатлеть шаги мгновенно.

А может просто маята
к вам так безудержно влечёт,
и, может быть, весна не та,
которая зимой цветёт.

Нет, это просто повезло
весну зимою сотворять.
И ей в ладонях так тепло,
что не посмею всем назло
её случайно потерять.