Александр Галыга - Скорый поезд «Россия»

Скорый поезд «Россия» меня уносил на восток.
От себя отпускаю надолго родные края.
Ангару и Байкал и далёкий тункинский дымок,
моё детство и юность, и вас, дорогая моя.
На прощанье не плачьте, не делайте вслед мне упрек.
Ведь не зря оставляю надолго свои берега…
И не зря скорый поезд уносит меня на восток.
Мне Россия везде и всегда словно мать дорога.
Скорый поезд Россия, судьбы нашей трудной экспресс
то срываешься вниз,
то опять устремляешься ввысь…
И в экране окна то проносятся скалы, то лес,
и не думаем мы,
что так быстро проносится жизнь.

I
Россия, мать моя Россия,
благословенная земля,
где есть места и мне родные
где вырос, где родился я.

Земля и пролетариата,
и патриархов и вождей,
и неизвестного солдата,
сирот, и вдов, и тех детей,
что без отцовского участья
выходят в люди. Им бы дать
того сыновиего счастья,
что не купить и не продать.

Земля родимых бедных мамок,
взаймы не взять морщин с лица.
Земля сосновок, черемшанок,
где с трёх ступенечек крыльца
твоя, Россия, перспектива
как на ладони вся сия.
Она заманчиво игрива
на то она и перспектива
недостижимая моя.

Где плавят кровь и соки наций
без всяк на то ненужных нужд
и в цветники администраций,
и очень многих прочих служб.

И где у подворотни свейской
и реверанс и па-де-де,
и на нашивке милицейской
трёхцветный флаг и МВД.

Где электричкою блаженный
ползу сто вёрст за три часа,
где люди не спеша, степенно
живут до самого конца.

Где водку пьют и дебоширят
с размахом, чёрт меня дери!
Жаль нашей удали и шири,
и дали нашей не видали
«американцы – дикари».

II
Так вот, родился я в Сибири,
в деревне Новая Када,
куда со всей вселенской шири,
я повторюсь ещё о шири
пожалуй раза три-четыре,
не заходили поезда.

С отцом на шкурине медвежьей
три мал-мала, но сорванца…
Обычай был старинный здешний
поперебарывать отца.

Он бравым был, жаль пожил мало,
жаль, что с военной стороны
солдата пуля доставала
десятки лет после войны.

И в семь моих годков над взвозом
нас озарило будто бы…
Мы отжигали твердь колхозом
три ночи, в самые морозы,
а утром ставили столбы.

Лампадка царская с лучиной
враз догорела, и включили
нам сверху лампу Ильича,
и в клубе братовья учили
чарльстон и твист, и ча-ча-ча.

III
Ходил и я когда-то в первый класс.
Дорога в школу – тротуар дощатый,
открыта книга и уже Пегас
витает мой над Танечкиной партой.

Но глупостей наделать невпопад
с косичкой одноклассницы, наверно,
мне не давал спокойный умный взгляд
моей родной учительницы первой.

Учительница первая моя
в глубины знаний, в голубые дали
вела меня, и буду помнить я
тепло и свет, что вы мне передали.

Я не забуду вашей доброты,
настойчивости, строгости и ласки,
и первой книжки, что осилил ты,
зелёный желторотик-первоклашка.

Учительница первая моя,
как добрая заботливая птица,
вы требовали с нас от А до Я
и беспощадно мучили таблицей…

Давно мы улетели из гнезда,
из гнёздышка уютного, родного.
Пусть скажут: сентименты, ерунда,
но знаю я, что в жизни никогда
уже не будет гнёздышка такого.

Учительница первая моя,
как добрая заботливая птица,
ты будешь узнавать, как дальше я
учусь, живу, а ты мне будешь сниться.

И, вырвавшись из вечной суеты,
я в гнёздышко родное к милой птице
всё ж не забуду принести цветы,
пусть десять лет пройдёт, пусть даже тридцать.

И может за полжизни не понять,
что всех роднее в самой вольной воле
есть дом родной, и родина, и мать,
и первая учительница в школе.

IV
О годы детства, милая земля!
Те чистые, заветные страницы.
Любимые. Друзья. Учителя…
Но время как невидимая птица

за годом день, за годом день и год…
уносит наши школьные страницы
и круче жизнь берёт в круговорот
и невозможно в нём остановиться…

Одиннадцатый класс. Прощальный вальс.
Взволнованные пары проплывают.
Остановись мгновение! Для нас
он школьную страницу закрывает.

Звонок последний. Наш любимый класс
оставит скоро стены милой школы,
и вальс прощальный, памятный для нас
нам кажется и грустным и весёлым.

Учителя да не забудут нас!
И никогда для нас не постареют.
Их добрые сердца и этот вальс
пусть долго, долго нас стобою греют.

Пусть новые дороги и года
нас закружат, и юность не вернётся,
но ты не верь, что снова никогда
всем вместе нам собраться не придётся.

V
И этак, лет уже в семнадцать,
я сердцем начал понимать,
что Родина большая, братцы,
что больше, чем семья и мать,
которая тебя, лелея,
взрастила и передала
любовь к земле, благоговея,
всё доброе, всё что смогла.

С гитарой, чудом наспех взятых
стихах, – был Визбор на устах,
романтика шестидесятых
нас уносила в поездах.

Хотелось жить, творить, работать,
крепить великий наш союз,
союз труда, союз народов
и прочих нерушимых уз.
Но кто-то с горочки спустился
и свет кремлёвских звёзд угас,
и что-то в нас переломилось,
и что-то надломилось в нас.

VI
Коммунист по призванью
и вышел я по убеждению
гордо в тень и не зря
с поимевшего крен корабля.
Мне досадны до боли
как нелепейшее наваждение
этот вздор, это бред,
эти муки седого Кремля.

Я исправно платил
алименты, налоги и взносы.
И партийную кассу
был до гроба готов пополнять.
Но скажу откровенно
с пониманием сути вопроса:
культ стерпел и застой,
перестройку не в силах принять.

Перестройка нужна,
только тактика тонкое дело.
Но у нас лихо рубят,
и головы щедро летят.
Демократия слепо
избирает кумиров и смело
так же слепо сметает,
не хотят они или хотят.

И пока мой народ
исправляет ошибки вождевы,
и по новому хочет
и смеяться, и плакать, и петь
не зовите меня
в этот рай ваш задрипанный новый
отзвенел и устал я
как старая трубная медь…