Николай Мурзин - Коронация в сумерках

Брат, что печалишься ты?

Хватит со старшими время

Тратить в собраньях унылых,

Что и Дионис не скрасит.

Вот я – бродила по лесу…

Помнишь, как много играли

В нем мы? За мною ходил ты

Всюду, за старшей сестрою.

Я олененка добыть –

Ты же его отпускаешь;

Только намечу я цель –

Сразу навзрыд ты заплачешь!

В пору голодную мы

Думали: смерть наша близко.

Вдруг нестерпимым кругом

Светом исполнился Делос;

Заколосились поля;

Сладостный плод нам деревья

Сами роняли с ветвей;

Нимфы явились, и нектар

Влили в иссохшие губы;

И объявил наш отец:

Что ж, ты прошел испытанье.

Ты. Но мы были с тобой.

Нам за послушность награда

Тоже была – но иная…

Труден твой путь, и один ты

Часто на нем остаешься.

Все же я с грустью смотрю,

Жду у костра на опушке:

Вдруг ты придешь, улыбнешься,

Сядешь, как водится, рядом,

Голову склонишь устало,

С жизнью простою в согласье,

В сладком и полном покое,

В неге и тихом смиренье…

Я и точу эту негу

Миру вечерней порою.

Гелиос возненавидел

Путь свой сверкающий после

Гибели сына несчастной –

Отдал он мне колесницу.

Радостно мне быть возницей.

Там я один. Только небо,

Путь – роковой, но привольный.

Запад меня принимает:

Там я схожу к тихим водам,

Там приучаю я снова

Землю – огня не бояться,

Пламя же – гаснуть без страха,

Сон мирозданью даруя.

Там я один наконец-то,

На берегу на последнем,

Мира на самом краю.

Там только рокот прилива,

Однообразный и нежный,

Как колыбельная Лето.

Там хорошо и пустынно –

На берегу на последнем.

Разгоряченные кони

Там остывают в прохладных

Волнах, и, пышущих паром,

Их омывает прибой…

Над нами – долгий ветер

И сумрачные дни,

Как будто бы на свете

Остались мы одни.

Струится в наших пальцах

Забывчивый песок,

И кто-то, улыбаясь,

Манит дитя в лесок.

Но памятливы ночи,

И в их жестоких снах

К нам лица многих прочих

Обращены, как знак.

Зачем пустую пропись

Нам повторять сто раз,

Как будто снова осень,

И небо все в слезах,

Как будто снова школа,

И старые друзья

Посмотрят без укора,

Но так, что жить нельзя:

Мол, ты – и мы с тобою –

Застряли здесь навек,

А шанс ведь был – да где он

Теперь, мил человек?

Но кончен дождь, и ветер

Горяч и свысока;

Он на веревке летней

Развесил облака.

И все. Раздолье – в травах,

И счет идет – до ста,

Ну а потом – забавы,

И новые места,

И прежние знакомцы

Не красок и чернил,

А плоти, крови, пота

Возьмут от вышних сил,

Чтоб воскресать им чаще,

И проще улетать,

И молчаливый праздник

За звездами играть.

Белая ночь зимой норма –

Жутко подсвечено все.

Знают давно тебя норны,

Имя бормочут твое.

Только не вздумай при свете

К людям ты, правды искать:

Там, при твоем-то завете,

Ты наипервый всем тать.

Злобная архивражина,

Мерзкий растлитель-паук,

Чем приманил ты невинных

Есть с твоих проклятых рук?

Там тебя, братец, заждались:

Вилы, дреколье, топор…

Добрые люди собрались

Свиньям тебя на прокорм.

Лучше уж ты оставайся

С лешим и с жутью ночной.

Коли пропал – не вертайся,

Мимо иди, стороной.

Кто-то, наверно, молился,

Нитке истлеть не давал;

Был ты кому-то родимый,

Милый… Да вышел. Не стал.

Пусть. Оборви. Ну их к черту.

Много на свете чертей.

Тот, кто побрал тебя – черный.

Их, видно, чуть посветлей.

Толку-то. Радости мало.

Нету тебя. Обвыкай.

Был и у нас папа-мама…

Поздно, мой маленький Кай.

Я никогда не предам

тебя.

Даже если мне в дар –

ничто,

даже если отве-

та нет,

мною не оклеве-

тан ты.

Мерзко мне слышать их го-

лоса,

что повторяют одну и ту

же ложь:

мол, ты слабак, и мерзавец, и му-

желож,

мол, то и се – и давай на костях

плясать…

Мерзко читать мне стихи и хоро-

шие:

мало ли было поэтов, да ка-

ждый – пал.

Может, и доблесть на свете – слома-

ться так,

чтоб из обломков слепи-

лся крест.

Только мне слепит глаз от суса-

льных врак,

я ненавижу бахвальство страны

чудес:

брось-ка нам золото, глупенький Бу-

ратин;

злобу помянешь – вались к черту в ста-

рый лаз.

Я никогда не предам

тебя.

Я никогда не прощу

их всех.

Все понимаю: не жизнь, а позор,

тоска…

Только не выпрет и пеньем из го-

рла ком.

Я никогда не предам

тебя.

Мне никогда не предпи-

шут мир.

Шут депутату депешу с наро-

чным шлет:

цирк закрывается – но не от нас

приказ.

Ох, продышаться бы сладостью бо-

евой!

С детства осела в легких пыльца-

летун.

Сосланным облаком, болью-ка

над землей

да полетай! Еве яблоко в ру-

ку сунь.

Я никогда – слышишь ты! – ни-

когда.

Это – во мне, и не вырубить то-

пором.

Табор уходит в небо. Ну, кто –

куда.

Я – всем известно. Взрывается ти-

хий тромб.

Хитрые деточки – знают, как по-

дкатить.

Аэродром в голове, и гудят

винты.

Васенька: жрем! Алексеюшка: во-

дку пить!

…Я забываю народ. Мой род – э-

то ты.

Рот, и язык, и гортань, и что там

еще,

что анатом лишь знает, а всем –

молчок.

Я собираю манатки. Моне-

ту – в щель:

пусть на прощанье мурлычет мне кисс-

кисс-кисс.

Но все равно, и в плену

земли,

я никогда не предам

тебя.

Даже если оста-

ток дней

строчки не напишу –

клянусь.

Знаю – заносчиво кля-

твы класть,

лбом об пол бить, рубаху до пу-

па рвать…

Но я клянусь. Не оставь меня, ма-

терь злость.

Ненависть-небо, пролей свою бла-

годать.

В сумбуре сновидений

Мне, как огонь, мелькнул

Простой и ясный гений,

Что жизнь в меня вдохнул.

Мелькнул – и тотчас скрылся,

Мазнув легко крылом,

И снова я укрылся,

Как дно волною, сном.

И катят надо мною

Валы свои слова,

Как будто грекам Трою

Решать брать сызнова,

Как будто дальних комнат

Доходит праздный гул

К тому, кто видит, что он

Встает уже на стул.

И тщится сновиденье

Ужасное прервать –

Но чует, что в петле он,

И той петли не снять.

И думает: да нет же,

Я сплю – не страшно спать…

Но глянет – нет надежды:

Пуста его кровать.

Разум, вечный ученик,

Вечное дитя!

Над страницей ты поник,

Хмурясь и пыхтя.

Жалко, ты не во дворе,

Не гоняешь мяч…

Но тебя тревожит смерть,

Понукает плач.

Над задачей из задач

Ты теперь корпишь,