Николай Мурзин - Коронация в сумерках

И не первый карандаш

В пальчиках скрипит.

Аккуратной головы

Четок силуэт.

Прочитал все главы ты –

Но ответа нет.

Книги – грудами в углах,

Записи – горой.

Смотрит на тебя в слезах

Старый ментор твой.

Он уже не рад совсем,

Что заданье дал…

Бросил как бы между дел –

И поджег запал.

Он теперь отводит взгляд,

Он забыл вопрос;

Хочет бедное дитя

Он вернуть для роз.

Но ничтожны лепестки

Тем, кто зрел шипы.

И израненной руки

Наспех залепив

Все саднящие места,

Мальчик, ты опять,

Словно вовсе не устал,

Сядешь за тетрадь.

Знай, умрет учитель твой,

Знай – умрешь и ты.

Но останутся, герой,

Нам твои листы.

И на них – как знать, как знать –

Будет тот итог,

Ради коего нас знать

Побуждает бог.

И оденешься тогда

Ты листвой иной:

Зелена и молода,

Встанет над страной

Жизнь с исчерканных страниц;

Примечанье – шмыг

В поле с поля зайцем… Ниц,

Дьявол! Пей свой стыд!

Ты твердил: она суха,

Мысль – а то ли жизнь.

Видишь, видишь – все не так,

Видишь – мы спаслись.

И тогда вернется все…

Только вот старик,

И ребенок – не найдешь,

Не отыщешь их.

Я и сам не в восторге от этих людей –

Не сыщу между ними и малого в милость –

Отчего ж недоволен строкою своей

(Гениальной), коль по чести их в хвост и в гриву?

Я и сам про себя ведь вчера все шипел,

Оползая змеиной петлей их шатанье:

Ах вы, мукины дети! И, белый как мел,

День шел мимо, стараясь другими дворами.

А они все снега, все снега попирали,

Да глаза продирали, да тельняшку стирали,

Да на двести последние грамм наскребали

Золотую ту пыль милосердья с людей.

А над ними горело, а над ними сияло,

И земля бога-сына на крест провожала,

И уже волокло Фаэтона-нахала

В третьей четверти неба позади лошадей.

Но я знаю, наверно, в чем странность, секрет.

Мне их жалко, конечно, но дело не в этом.

Неотлучно в любви пребывает поэт.

Непрестанно величье, которого нету.

Я взойду на жестокий трон,

На последний из черных тронов.

Кто еще мне сулил, как он,

Легионы и полигоны?

Я, быть может, и ждал волхвов,

Или фей хоть с каким подарком,

Но пришло ко мне только зло

И товарищем, и товаркой.

Протянуло мне цепь, и кнут,

И к кресту не забыло гвозди…

Не забудут – так проклянут,

Да при всем при честном народе.

Прекрасен был демон – бегущий, ночной,

Как тень быстрых крыльев под бледной луной!

Прекрасен был ангел – святой, золотой,

Сияющий солнцем, манящий звездой!

А я помешался на черном несчастье,

А я поминался в мерзейших синклитах,

И ненависть даль мне заткала ненастьем,

Все время – обиды, обиды, обиды…

Безумно далек я от божьего лика.

Неверной рукою намечен прелюд,

И скрипка дрожит, как от нервного тика,

Несыгранной нотой блудливых причуд.

В твоих закоулках безлюдно совсем.

Оглохший, как есть, от громаднейших тем,

Хватаюсь за память. Молчит и она.

Проклятое время, глухая стена!

А книги, а чьи-то чужие слова…

Они, все они! Как болит голова.

И память, как Брут, отвернувшись, молчит.

Кинжал. Злые иды восходят в ночи.

Одни. Мы одни в этой страшной ночи.

Откликнись хоть ты.

Хотя нет.

Замолчи.

Выйдет и просто покажет, как ходят,

Тот человек. И ты сразу, весь строгий:

Скучно-то как! Но лишь кажется нам,

Что, коль не прыгает он – не талант.

Здесь все бывалые – и небывалые,

Все – акробаты и славные малые…

Только один просто ходит. И все.

Зря мы на нем. Так уйдем. Так уснем.

Номер, меж тем, необычен весьма.

С умыслом кем-то включен он в программу.

С утра до вечера в сводках – туман.

Все мы – чужие. Все выглядим странно.

Празднество алым прыщом на носу.

Грохнут литаврами бойкие черти.

Мальчик, мне сахарной ваты… – Несу.

Мальчик… – Я знаю. Смотрите и верьте.

Мальчик, ты мне сохрани мой билет,

Место мое придержи – опоздаю…

Выйдет ко мне, не спеша, человек,

И я пойму: ничего я не знаю.

Это останется только со мной,

А не фиглярство, трах-бах, буффонада.

Вот я стою и курю под стеной,

Что отделяет земное от ада.

Что хорохорьство, пустая бравада,

Юная наглость? Нет жиже винца.

В стропы, как в троны, профессионалы

Яро вцепились. Играть – до конца.

Там, где кончаются ваши слова,

Где и шажок – величайшая радость,

Там ощутимее дух рождества,

Там допустимей спокойная святость.

Выйдет и просто покажет, как ходят,

Тот удивительный тихий артист.

Ангел так ходит – греха и свободы

Между, затем, что единый он чист.

Экая невидаль, ткнет меня в бок

Добрый товарищ. Все вышло в свисток.

Тихонько к выходу. Наше движенье –

Номер вполне: от стыда – к облегченью.

Зря обладателем горькой улыбки

Смотрит он вслед нам: смотреть его – пытка…

Только с годами все смерклись огни.

Память о нем же сияет, как нимб.

В чем тут секрет? Разве хуже – прыжки?

Разве бессмысленна – доблесть гимнастов?

…Вот белизной и мазнуло виски,

И никому нет дороги обратной.

Куда ты заваливаешься?

Куда ты проваливаешься?

Все время тебя

Поднимаю из грязи –

Со ртом окровавленным,

С черной прогалины…

Наверно, себя

Я считал большей мразью.

Наверно, любя.

И, тобой заарканенный,

Тобой заадамленный,

Евой был на сносях –

И толкался внутрях

Каин, бредящий Авелем,

Кто-то, метящий Каина,

Третий в ипостасях.

Так куда мы наярились –

Без билета, без права?

Может быть, нашим стоном

Это небо полно –

Будто конница издали,

Словно вечность и слава,

Нам грохочет, сияет

Неземное кино.

Это поздний сеанс.

Это черная метка.

Это мертвые с нами –

Нам на плечи кладут

Леденящие мантии

Как бы поэтов

И венцом награждают

По разбитому лбу.

Будто сбитые кегли,

Нам рокочут обвалы

Наших гоноров, сшибленных

Чьей-то молнией вниз.

И теперь только свистни нам –

Мы забьемся затравленно

И уже не полюбим

Никогда тебя, жизнь.

Не дано, друг, нам вырваться

К клинку в первом ряде,

Не дано, друг, нам смертью

Необдуманной пасть –

Но бывает, что принцы,

Что с собою в разладе,

Засверкают, заблещут,

Стоит в бой им попасть.

И неважно, что нету

Ни билета, ни права,

И ни ростом, ни торсом

Ты не вышел в цари –

Шепнут по секрету

Тебе вечность и слава,

Что не нужен ты – больше:

Эдак мир не вместит.

Так беги, деньги вымучив