Александр Виноградов - Долгий год

И листья стелили ковры у подножья.
Я видел: они вдохновлялись тобой.
Как только касались холодного ложа,
Парили опять над землёй.

И, вновь долетая до веток деревьев,
Садились туда на чуть-чуть отдохнуть,
Но вдруг замерзали в цветные мгновенья —
Их небо старалось вернуть.

В тебе я нашёл и своё вдохновенье
И выразил это в любви.
О точности чувства нежнее сомненье,
Красивей огня у свечи…

Мне приснятся твои поцелуи
Самых нежных и ласковых губ.
И по шее небрежно подует
Ими созданный ветер до рук.

И меня, словно голую птицу,
Опереньем накрыли опять,
И сказали, что можно кружиться,
Сквозь небесные вихри летать.

Мне приснятся твои поцелуи.
Эта ночь и для них поднялась,
Словно кто-то на сердце рисует
Этот день, когда ты родилась.

Смотря на след, что летом был,
Мы, оглянувшись, скажем:
– Когда еще так Бог любил?
И крона нам подскажет

Своими каплями судьбы,
Как линия от света,
Идут к земле ее дожди,
Не помня это лето.

Шаги по лужам отведут
Все взгляды на звезду.
Из листьев желто-алый пруд
Разлегся поутру.

Ступают тихо, вся листва
И даже капли сверху,
Осенним вальсом шелестя,
Проходят эту веху.

Когда в зонтах прохожих нет
Рисунков и цветов,
А черный купол под отвес
Терзает их и бьет.

Лишь мы с тобой из сотен звезд
Осеннего циклона
Найдем одну, чтоб небосвод
Краснел, как эта крона.

И даже нежное лицо,
Когда, наверное, ты спишь,
Осенним шепотом в окно
Неслышно с рамы пробежит.

Есть на земле смелее бег,
Не с края пропасти вперед,
Украсив чуткости ответ:
У края губ разрезать лед

И побежать к такой войне,
Чтобы хотелось воевать,
Чтобы подумать о Тебе
И вдруг об этом не узнать.

Но не удастся скрыть глаза
Рукой, предметами, закрыв,
Они нелепые всегда,
Стремятся взгляды повторить.

И оттого, дыша быстрей,
Как над дыханьем бега власть,
Застыну в пропасти твоей,
Так не сумев туда упасть.

И даже нежное лицо,
Когда, наверное, ты спишь…
Увидев, как беру пальто,
Ты улыбнешься и простишь…

Если Ты меня слышишь, прости!
Я не смог оставаться с Тобой!..
Нежный шорох упавшей листвы
Не глуши у себя под ногой.

Не заставь улетающих вверх
Заболеть и не тронуться в путь,
Белых клавиш их перьев не режь,
Не сдави их пернатую суть!

И, взглянув в облака, не кричи,
Что асфальт таким ноющим стал:
У природы глухие ключи
От дверей в недостроенный храм.

И не плачь, на скамейке склонясь…
Ты, наверно, забыла зайти,
Перепутав осеннюю грязь
С целомудренной пеной зимы.

Если ты меня слышишь, прости!
Я не буду отныне с Тобой…
Я привык оставаться один,
Даже если ты рядом со мной…

За плиткой спрятана стена…
Холодной ванны пол.
И мокрый след на зеркалах
Рукою наведён.

Но в музыкальности воды
Задумана печаль,
Осталось только растворить
Немого тела дань.

И ты в движении стоишь,
Не в силах осознать,
Что этот временный мотив
Тобой намерен стать.

Если листья упали от ветра
И застыли немыми в глазах,
Затаились и тут же мгновенно
Оказались в твоих волосах…

Если листья в плечах окунались
И заснули на этих плечах,
Затаились, но тут же распались,
Чтоб в твоих оказаться руках…

Если листья на пальцах лежали,
Если трогали пальцы твои,
Затаились и тут же упали,
Свой покой обретя у земли…

Если ты меня любишь, послушай!
Я от ветра упал по весне,
Затаился и стал непослушен,
Потому что я падал к тебе.

В лесу под кустами, у старого дуба,
Что к северу смотрит который уж век,
Увидела мать онемевшие зубы
И красную грудь – натворил человек.

И мягкое, малое, нежное тело
Глотало последние капли росы,
Дышало так яро и часто, несмело —
Так больно кровавою пеной груди.

И лапки тряслись, и рычал он так нежно,
Как будто у мамы спросил: почему
Ему вдруг так больно? По-детски, небрежно
Прижаться хотел к волосам и соску.

Она подошла, он схватил её больно —
Заглатывал все; по-другому кормить…
И лопались слезы молочного сока,
Собой орошая свирепую жизнь…

И он нежно взглянул на дрожащую мать…
– Спаси… (захлебнулся)… бо… (лужа)…
А она, вмиг завоя, зубами впилась
В кору долговечного дуба.

И слезы волчицы лились и лились
Под корни и розовый клевер.
Теперь старый дуб нагибается вниз —
Не смотрит он больше на север.

Он кидается стаями новых оков,
Ударяя по радуге мест.
Потной ручкой рисует он окрики слов,
Возвышая живой анапест.

Щеки вянут от слез: то, что пишет рука,
Заставляет пронзительно плакать.
Опуская свой взгляд, закрывает глаза
И роняет хранителя знаков.

Эти сны – те, что дарят ему не всегда
Кровь из носа, стальную икоту.
Его тайны открыты на этих листах…
Темный стол и вчерашнее кофе.

Он проснется и крикнет: «Фиеста! Огню
Этой лампе далекого света».
И немало стихов посвятил он ему,
Но душа все еще не согрета.

Все еще что-то ищет по темным холмам
И сражается с болью у птицы.
Все еще отдается крылатым стихам
Для полета на этих страницах.

Куда зовет растаявший губами
Осоки нежный стебель без листа?
Кого творит своими голосами,
Укрыв ладонь холодными плечами —
Равниной осени, да в эти холода?..

Нашедшим крылья для полета
Всегда труднее выбирать:
Ходить в росе, в асфальте нёба,
Или беспечно улетать?

Дарить улыбку, память, слезы…
Сгорать, для верности дыша?
Или среди обмякших, в воздух —
Упасть на перья-облака?

Кого представили… забыли.
Но прикасаясь и терпя,
Движеньем шелест обводили
Забытый шелест октября.