Валериан Бородаевский - Посох в цвету. Собрание стихотворений

Я не знаю, что было, как было, —
А смерть – та будет потом.
И за что мое сердце изныло,
Расскажет Архангел с мечом.
Расскажет Архангел гневный,
Потрясая пурпуром крыл,
Что очи любимой царевны
Я сам – убийца – закрыл.
А впрочем, на свитке свершений
Так много заклятых имен…
Так темны сходящие тени,
Так жуток прощальный их стон!
Не знаю, как было, что было, —
Вся мудрость моя изошла.
Кровавые смотрят светила
На холм, где царевна легла.

Июль пылал, и вихорь пыльный,
Крутясь, бежал и бил в лицо
И от невесты замогильной
Бросал разбитое кольцо.
Лучились жгучие осколки,
Дымился золотистый прах…
И дале вихорь мчался колкий
И где-то падал – на полях.
И где-то падал – в сизой дали,
И не восстанет никогда!
Ланиты, как июль, пылали
От грезы смутной и стыда.
А кузнецы в траве звенели,
Ковали неразрывный сплав…
И кольца новые горели
На перегибах шатких трав.

Огнем пожара сожигая
Из темных, окруженных глаз,
Мою дорогу, роковая,
Пересекала ты не раз.
И как губительной стихии,
Что победить не станет сил,
Я образа заповедные
Тебе навстречу выносил.
Ты усмехалась и бледнела
И, вскинув горестно платком,
Как лиру, выгнутое тело
Топила в хаосе людском.
Тогда я звал… Но ты молчала,
И я достичь тебя не мог,
Пока ты вдруг не вырастала
На перекрестке трех дорог!
И через годы, – в этой пытке, —
На перекрестке трех дорог,
Судеб таинственные свитки
Я разбирал – за слогом слог.
И ныне мне темно и сиро:
Уж не постичь твоих путей,
Ты, пламень сумрачных очей,
Ты, плоть, звенящая как лира!

Довольно. Злая повесть кончена
О возмутившемся рабе.
Чтоб улыбнулась ты утонченно,
Я посвящу ее – тебе.
Ты в ней проходишь, маскирована;
Но, размышляя, ты поймешь,
Зачем с прожитым согласована
Однажды снившаяся ложь.
И острия зачем притуплены
Былой снедающей тоски,
И много ранее искуплены
Пожатия твоей руки.
Не повторить, что жизнью скажется
О возмутившемся рабе;
А как узлы в ней крепко вяжутся,
Ты верно знаешь – по себе.

Подошли мы к разбитому зеркалу
И глядимся, глядимся туда…
Черной трещиной лица коверкало;
О былые, о злые года!
Камнем выбит твой смех озаряющий
(Я осколок в душе схоронил).
Брезжит глаз, как огонь догорающий,
Как светляк на кусте у могил.
Изувеченный резкими струями,
С омертвелым стоял я лицом.
Покрывай же его поцелуями
И рыдай о небывшем былом…

Натянешь ли ты голубую вуаль,
Мерцая булавкой, – широко, округло
Откинувши руки, и смотрятся в даль
Глаза, где угрюмое пламя потухло;
Иль руку в перчатке мне молча даешь
(Там бледный кружок у ладони любовно
Моим поцелуям оставлен!) – и ждешь
И слушаешь сердце, – забилось ли ровно;
И тронешь дверную скобу и ко мне
Опять повернешься и медлишь, мечтая
О встречах давнишних, о милой весне,
И крадет румянец вуаль голубая, —
Я знаю: я нищий… И чем отплатить
За чашу, где пенится горечь разлуки?
Не этой ли позой: недвижно скрестить
Тебя обнимавшие руки?

Да, мы пройдем с тобой близ ветхого собора
И стену обогнем, и тот же жидкий сквер
Нас поманит иссохшими ветвями
К скамье убогой, где когда-то мы
Читали вензеля, слова – признанья
Любовников давнишних… Уж они
Те надписи забыли и затерли
Телами грузными, вкушая отдых
С детьми и няньками в закатный час.
Под нами – Тускар. В голубых волнах,
Как жимолости цвет, снесенный ветром,
Тела людей отрадно розовеют —
Бесстыдные, зовущие тела.
Там, над водой часовенка и крест,
Которому так жарко я молился;
О чем – ты знаешь… Эти вечера,
Когда луна нас мягко озаряла,
Казалась ты далекой, как луна,
Как метеор, низвергнутый на землю…
Теперь все это – правда ведь – как сон?
И, может быть, пора с холодным смехом
Резнуть ножом усталую скамью
И начертать горящие два сердца,
Которые пронзил единый вертел,
Протянутый лукавою судьбой?
Ты видишь, там – веселые гуляки,
Идут сюда… В нахохленном платочке
Девица краснощекая… Нам нужно
Скамейку уступить. Мечтать о жизни
Они не будут, если должно жить!
И отведем глаза, затем что опыт
Неправо судит бренную любовь.

Ты, дорассветной мечтою взволнована,
Никнешь к стеклу утомленным челом.
Белое небо, печально по-новому,
Смотрится будто незрячим бельмом.
С плеч заостренных платок опускается;
Ночью греховной ты шепчешь упрек.
Жадные красные губы сжимаются,
Как на снегу оброненный цветок.
К Царству Небесному сердце усталое,
Уж не противится, тихо идет.
Но и земное свое, запоздалое,
Счастье, как крест, покоряясь, несет.

Солнце потоками крови горячей исходит.
Солнцем зажженные, мы улыбаемся двое.
Губы раскрылись, как рана, – и рану находят.
Солнце великое, кто твою рану закроет?
В древнем покое бесстрастья – кто прорубил тебя, злобный,
Жизнь неизбывная, боль воспаленных зияний?
Черные, милые очи, что тайне домирной подобны,
Слезы роняют одни, но верны своей тайне…

С улыбкой детских губ, раскрашенных на диво,
Он смело подбежит и, перед вами став,
Окинет взглядом вас так остро и пытливо
Глазами цвета ранних вешних трав!
И вы потянетесь к остриженной головке,
Звеня запястьями; а он, скользнув, как уж,
Докажет скоро вам, что не всегда вы ловки
И что дитя отважнее, чем муж…
Легки, затопают сафьянные сапожки;
У ваших ног, грозя, сомкнет он полк солдат,
Рукой коснется вдруг агата круглой брошки, —
И, не сморгнув, на взгляд ответит взгляд.
А вы потупитесь негаданно-нежданно,
И в сердце запоет, заноет, зацветет,
Как роза пурпура, зияющая рана
И бледность щек окрасит в свой черед…

Если сердцу нужно приобщиться радости, —
Шелковинку нежной паутинной нити,
Что струится в крепком, ясном, синем августе,
Между мной и вами, улыбаясь, киньте.
Если скорби сердце хочет упояющей,
Только скорби жгучей – что, слепые, знаем? —
К страсти одинокой неравного товарища
Увлечете ль весело, холодная и злая?
Но я знаю, знаю… Пусть вы не поверите…
Ночь любимых глаз мне одному измерить:
Если станет жаждать сердце только смерти,
Вы одна придете смертный кубок вспенить.

Гремели, ослабев, и множились трикраты
Над сводами туманных, синих чащ
Еще зловещие, последних битв раскаты,
И в клочьях багровел простертый в небе плащ.
Стволы дубов, мрачась, как уголья, чернели;
Больной огонь под пеплом слабо тлел.
И только над крестом горе взнесенной ели
Кровавый мотылек любовью пламенел.