Валериан Бородаевский - Посох в цвету. Собрание стихотворений

Я не сменю на вас, возвышенные грезы,
Мой тихий серый день,
И крик сорок, насевших на плетень,
И бедный гул моей березы.
И по тропам спускаюсь я неспешно
К обрыву над рекой.
Парит бездумно взор над сизой чешуей,
А сердце стонет безутешно.
И этот стон, как будто извлеченный
Из гулких тростников,
Растет, подъемлется, – как небо однотонный,
Как полог серых облаков…

Ах, верно, мертвецам покоя не найти
И в матери-земле!.. И нет черты заветной:
Твой бедный памятник велели нам снести,
Дождями вымытый твой столбик безответный!
Живым все места нет… И ветхий сельский храм,
Болея и кряхтя, разверз объятья шире
Таким же, как и он, убогим старикам
И детям ласковым, как ты, уснувший в мире.
Но нет… К тебе стучат, и холмик твой разрыт…
И больно, что ты там, – стенами окруженный,
Что птица ранняя весной не прилетит
К твоей проталинке, пригретой и зеленой.

Колыхались бледные гардины,
Манили блуждать и вздыхать;
Цветом яблонь томились куртины,
Когда умирала мать.
И кукушка золото ковала,
Обещала нам долгий век,
А рука на руке лежала,
И темнели провалы век…
Голосящая нота псалтири,
Огоньки, огоньки – как в бреду,
И мечта, что лучшее в мире —
Это белые ветки в саду.

Вы прошли, как листва прошлогодняя,
Вы, смиряясь, легли под кресты,
Чтобы внукам дышалось свободнее
И пестрели над тленом цветы.
Чтобы в ночь половодья безлунную
К вам сбегали, журча, ручейки
И, упав на ограду чугунную,
Заплетались две милых руки.
Если вешние стрелы нас маяли,
Нам так любо у тихих отцов,
Что, как снежные куклы, истаяли
На распутьи ребячьих годов.

Близ пруда брожу и пою под осинками,
Репей рассекая хлыстом,
А пруд мне кивает кугой и кувшинками,
Обласканный ранним лучом.
Из чаши лазурной на желтые пажити
Прольется томительный зной;
И миги промчатся – провеяли, скажете,
Стрекозы над рябью стальной.
Вот косы пришли и звенят над равнинами…
Ряды золотые легли;
И распяты копны крестами старинными
На лоне родимой земли.
И миги, сменяясь, промчатся за мигами;
И, жизни свершая чертеж,
Закованный в годы, как в цепи с веригами,
Согбенный ты снова придешь.
Рукой заслоняясь от солнца, с усилием
Поймешь, как осинник подрос;
Опять умилишься над злаком и былием
И свисты почувствуешь кос.
И пруд, изумрудной затянутый ряскою,
Меняя загадочный лик,
Покажется вещей и мудрой присказкою
В предсмертный и радостный миг.

У парка дремного, где на заре весенней
Рокочут горлицы среди зеленых теней;
Где в ризе золота, воздушный иерей,
Взывает иволга под куполом ветвей, —
Просторный, белый дом, уютный и прохладный,
Обвитый дикою лозою виноградной,
Как бы расцвеченный лирической мечтой,
Лелеял бережно твой вдумчивый покой.
Белели яблони в расчерченных куртинах,
И ранний первоцвет ждал песен соловьиных,
И ждали соловьи, когда ты выйдешь к ним,
Старик болезненный, но с пламенем живым
Неутолимых глаз, влачащий слабо ноги,
И станешь, охватив колонну, на пороге…
Лениво громоздясь, воздушных облак рой
В лазурной высоте проходит над тобой;
Сонливый ветерок, дохнув, на кольцах ржавых
Натянет полотно – и опадет на травах;
И белая твоя взовьется борода
От вздоха жаркого, забывшего года…
Ты в светлой комнате… Твой профиль хищной птицы
Заостренную тень на белые страницы
Бросал, а зайчиков лучистая игра,
Лаская череп твой, скользила у пера;
Меж тем, как радуга из песен восставала
И вещим таинством два мира сопрягала.

Еще тенета паука
Волшебны в бисере росистом;
Еще замглевшая река
Прибережного кулика
Не внемлет перекрестным свистам;
Еще бакчи столетний страж,
Приметив, как подъемлет донце
Подсолнечник, – бредет в шалаш
И проворчит, кряхтя: шабаш!
Оставя караульным солнце.
Деревню лиловатый дым
Волнистым ладаном окурит,
И, прозвоня ведром своим,
Лучом обласкана рдяным,
Молодка томный глаз прищурит; —
А уж псари ведут на двор
Коней, – и ты, степной патриций,
Спешишь, под завыванье свор,
Чтоб кончить твой вчерашний спор
С ушедшей в камыши лисицей!

Да здравствует задорный треск шаров
И ящики загадочных избраний;
Мундирный блеск и рокот голосов, —
Внезапный взрыв призывных восклицаний!
Пожатья рук и сочный поцелуй, —
И на руках взлетает предводитель!
И острый ток шампанских пенных струй
Широко льет румяный победитель.
Я слушать вас любил с досужих хор,
Шумливые российские дворяне.
Смотрю, дивлюсь… Потом слабеет взор, —
Вы там, внизу – в мистическом тумане…
Меж тем со стен, где бледных досок ряд
Златят имен немые вереницы, —
На буйный пир таинственно глядят
Блестящие холодные гробницы.

Ты не для жизни, нет, – для томной мелодрамы
Построенный, стоишь, дощатый серый дом,
Где стекла – в радугах, и покосились рамы
С сердцами по углам, поросшими грибком.
Здесь были до конца меланхоличны дамы…
Как нежно клавесин журчал и пел о нем\
Но франты ловкие ловили легче гаммы
Записку жгучую с надушенным платком.
И тонкий аромат красивого порока,
Насквозь провеянный дыханьем злого рока,
Струил трагический и пряный пустоцвет;
И сколько шепотов носилось в темных залах,
Когда оглядывал в раздумьи пистолет
Вивер, развенчанный усмешкой губок алых!

В шлафроке стеганом, над грудью утучненной
Чубук подъемлет он как некий властный жезл;
Десница ж мягкая с истомой полусонной
Качает плавно кисть пурпурную у чресл.
На блеклом бархате резных огромных кресл
Как светел воск лица и череп обнаженный!
А над челом кумир Киприды благосклонной
Восставил друг искусств и судия ремесл.
Припухлые глаза, не ведая печали,
От дней медлительных лазурность потеряли, —
Лишь тлеет искорка в хладеющей золе.
Отец для поселян, а к девам пуще ласков,
Он весь тут до конца. – Прибавьте на столе
Том кожи палевой с тиснением: Херасков.

Ты был простой и тихий человек
И в сюртуке ходил ты длиннополом;
Краснел как девушка, детей не сек
И не блистал ни сметкой, ни глаголом.
– Стань ктитором! – тебе однажды рек
Сам протопоп. В молчании тяжелом
Ты сгорбился, потупя пленку век,
Зане ты был смиренным мукомолом.
И двадцать лет по церкви ты бродил
С тарелкой жестяной, покуда сил
Хватало. Колокол, тобой отлитый,
Так сладок в ночь, когда затихнет мир,
Что для тебя, почивший под ракитой,
Он, – верю, – слаще лучших райских лир.