Вадим Алексеев - Хорхе Луис Борхес. Алгорифма

Я лишь одну спасаю от забвенья

В нетленных поэтических строках.

Да не иссушит ветра дуновенье

Росу на благовонных лепестках

Последней розы, что держал в руках

Слепой поэт – о скорбное мгновенье!

Тот сад, где розы Мильтона цвели,

Уже, быть может, стёрт с лица земли,

Лишь над одной я отвратил угрозу.

Пусть это самый хрупкий из цветков,

Я воскресил из темноты веков

Глубокую, невидимую розу!

Одной лишь только вещи нет – забвенья.

Господь, спася металл, хранит и шлаки,

И плевелы исчислены, и злаки,

Все времена и каждое мгновенье.

Всё обратимо: сонмы отражений

Меж двух зеркал рассвета и заката

Хранят следы твоих отображений

И тех, что отложились в них когда-то.

Любая вещь останется нетленной

В кристалле этой памяти – вселенной,

Где мыслимы любые расстоянья.

Ты здесь бредёшь по долгим коридорам,

Не знающим предела, за которым

Увидишь Архетипы и Сиянья.

Спаси меня, о, Господи, взываю

К Тому, Чьё имя – звук пустой, и всё же,

Как если бы Ты слышал это, Боже,

Лишь на тебя с надеждой уповаю.

Дай мне защиту от себя. Об этом

Тебя просили Браун, Монтень, а также

Один испанец. Господи, вот так же,

О, Всемогущий, сжалься над поэтом!

Спаси меня от жажды смерти. Дважды,

Поскольку нет возврата человеку,

Нельзя войти в одну и ту же реку

В неё уже вступившему однажды,

Пускай мне смерть навек закроет вежды,

Не от неё спаси, но от надежды.

Есть улица, есть дверь, есть номер дома,

Звонок… Образ утраченного рая,

Который помнить, даже умирая,

Я буду… Звук шагов твоих. Ты дома.

Мой каждый день заполнен был тобою,

Там ждал меня твой голос долгожданный…

И у меня свой рай был первозданный.

Что было, то, пройдя, стало судьбою.

Не избежал я своего удела:

Чтец слеп, памяти цепкой ослабленье,

Литературой злоупотребленье…

Желанье смерти мною завладело.

Дождём плиты могильной омовенье,

Где две абстрактных даты и… забвенье.

Я

Таинственное сердце, мозг, потоки

Незримой крови в венах, Стикс и Лета

Внутренностей, костистости скелета

Под дряблой кожей – к телу дни жестоки…

Всё это я, но кроме плоти тленной

Я также память о мече старинном

И огненном светиле, в мрак низринном,

Рассеивающимся во вселенной.

Я видевший когда-то наяву мир,

Теперь ослеп. Знаток обузой ставших

Книг и гравюр, от времени уставших,

Завидую я тем, кто уже умер.

Как странно быть в печальном доме этом

Слова перебирающим поэтом.

Мир больше не подробен. Отлучённый

От ставших недоступными мне улиц,

Любимых различать я не могу лиц,

Слепец, руками видеть обречённый.

От книг осталось то, что сохранила

Забвенья форма – память. Содержанье

Не помню, лишь формат… Неудержанье

Досадно – Мнемозина изменила!

Неровность на полу подстерегает

И каждый новый шаг чреват паденьем.

Вновь нет рассвета вслед за пробужденьем.

Слепец иначе время постигает…

Лишившийся событий, мир стал пресным

Однообразным и безынтересным.

С рожденья моего несу я бремя:

И чайной ложкой и большой черпалкой

Обкрадывает мелочное время

Моё плохое зренье. Шарю палкой…

Дни прожитые сильно подточили

Букв контуры и лиц, любимых мною.

Чтеца с библиотекой разлучили…

Ослепшие глаза тому виною.

Цвет голубой и алый – за туманом,

А зеркало предметом серым стало.

Со вздохом констатирую устало:

Двойник мой в нём был зрительным обманом.

Теперь я вижу только сновиденья

И слепну сразу после пробужденья.

И прянул свет! Кружась в сознанье спящем,

Обрывки снов к былому сну восходят,

И вещи неминуемо находят

Свои места в постылом настоящем.

Мне грезились: миграции сквозь время

Птиц и народов, орды, легионы,

Рим, Карфаген, руины, казни, троны,

Всех прошлых лет мучительное бремя!

А вот и возвращается сегодня:

Моё лицо, мой голос, ноги, руки,

Цвета и формы, запахи и звуки,

И память – наказание Господне!

Довольно снов – в одном из пробуждений

Увидишь мир без этих наваждений.

Ты – слеп. Твой взор сожжённый ненавидит

Палящий диск, зияющий зловеще.

Теперь ты лишь ощупываешь вещи.

Он – свет, отныне чёрный. Он всё видит.

Мутации луны, капель клепсидры,

И то, как отдают земные недра

Свой скудный сок корням упорным кедра.

В нём рдеют тигры и чернеют гидры.

Как скопище несметных повторений,

Глядящихся в своё отображенье,

Он – сущего живое отраженье

И каждое из Собственных творений.

Я звался Каином. Познав мои страданья,

Господь украсил адом мирозданье.

Я совершил тягчайший из грехов,

Я не был счастлив. Нет мне оправданья.

Извёл я годы, полные страданья,

На поиски несбыточных стихов.

Родители мои меня зачали

Для тверди, влаги, ветра и огня,

Ласкали и лелеяли меня,

А я их предал. Горше нет печали.

Проклятье мне. Я тот, кто дал созреть

В своём уме, очищенном от чувства,

Обманчивым симметриям искусства,

Я их взалкал, а должен был презреть.

Пускай я проклят с самого зачатья -

Веди меня вперёд, моё проклятье!

Пока ещё ни мрака нет, ни света,

Ни времени, ни точки для отсчёта

В безмерности, ни нечета, ни чёта,

Ни ветхого, ни нового завета.

Но всё уже, предсуществуя, длится:

Слух порождает ухо, око – зренье,

Пространство – вечность… Формы сотворенье,

Которая в трёхмерности гнездится,

А память – гераклитово теченье,

Дарующее сны в него ушедшим…

Грядущее останется в прошедшем.

Петра неотвратимо отреченье -

Как быстро клятву он свою забудет!

Иуда сумму взял. Уже всё будет.

Ещё нет будущего. Нет

Ни тьмы, ни света, ни начала

Нет ни конца. Звёзд и планет

Вокруг светил не заключала

Ещё вселенная. Монет

В кармане горстка не бренчала

Ещё Иудином. Сонет

Слава ещё не увенчала.

Но настоящий уже миг

Есть, значит есть и ока миг,

И ухо мира различило

Уже гул всех будущих книг.

Уж гроздья брошены в точило.

Их кровь стекает. Мир возник.

Ни хаоса, ни мрака. Мрак взыскует,

Глаза, чтоб видеть; в тишине звучанье -

Слух, дабы слышать; нечто – окончанье

Небытия. Уж зеркало ликует.

Пространства нет, ни времени… Стыкует

В ком рифмы Божество, чуя молчанье

Предбытия? Разбойно величанье

Ночи ночей – не тетерев токует!

И Гераклита Тёмного теченье

Из прошлого в грядущее покуда