Вадим Алексеев - Хорхе Луис Борхес. Алгорифма

Не началось неведомо откуда,

А есть уже полнейшее стеченье

Всех обстоятельств. Близок срок Его дня

По окончанию истории. Сегодня.

Я, славящий величие Господне,

Быть может, скоро снова стану прахом

И возвращусь с надеждой и со страхом

В мир без вчера, без завтра, без сегодня.

Ни адских мук, ни наслаждений рая

Я не достоин, потому не смею

О них вещать. Подобная Протею,

Меняет формы наша жизнь земная.

Покорный своему предназначенью,

Кем стану я в слепящей круговерти,

Когда конец земному приключенью

Положит любопытный опыт смерти?

Хочу, о, смерть, испить твоё забвенье,

Стать вечным, а не быть им на мгновенье.

Где жизнь моя, не ставшая иною,

Где, славное иль жалкое, моё

Несбывшееся инобытиё,

Какая вещь могла б назваться мною,

Меч или грош, и кто тот человек

– Норвежец? перс? – кого от неминучей

Слепой моей судьбы избавит случай,

Где якорь и где море, путь и век?

Где праведного сна отдохновенье,

Которого навеки лишено

Искусство, потому что лишь оно

Даже во сне не ведает забвенья,

Где та, что день за днём, за годом год

Ждала меня, а, может быть, и ждёт?

Резная кость, светильники, пергамент,

Луна, созвездья, инструменты, розы,

Ноль, девять цифр и их метаморфозы

И выверенный Дюрера орнамент -

Я допускаю их существованье.

Был Рим, был Карфаген – песок пустыни,

Вот что потом осталось от твердыни,

Разрушенной мечом до основанья!

Я даже допускаю, что подножье

Столпов земли изгрызли океаны,

Что есть на свете расы, культы, страны,

Есть всё! Есть все! Но это будет ложью.

Осталось только ты, мой злосчастье,

Слепое и безмерное, как счастье.

Гребцов Улисса вёсла утомили

Волну цвета вина лишь на закате,

К Протею мысли сами устремили

Себя, чьи формы, словно облака те.

Пастух морских барашков пред людьми ли

Являл дар прорицанья? Их искать и

Им в уши говорить, чтобы спрямили

Пути свои, как гром на небоскате?

Герой, что знать грядущее дерзает,

Вместо Протея видит льва, костёр да

Всё что угодно! Длань ко мне простёр, да?

Стану водой, в воде что исчезает.

Единый и премногий человече,

С Протеем из Египта ищешь встречи?

Таясь среди песчинок боязливых,

Беспамятный Протей извечно множит

Непостоянство сущего: он может

Быть берегом в приливах и отливах,

Быть камнем, ветром, деревом. Второе,

Что может или мог Протей – провидеть

Грядущее, заведомо предвидеть

Коварство афинян и гибель Трои.

Захваченный врасплох, любой личиной

Он тут же обернётся: сном, химерой,

Огнём и вихрем, тигром и пантерой

Или водой, в воде не различимой.

Так знай: ты тоже соткан из летящих

Мгновений, но уже не настоящих.

Луна не сознаёт себя луною,

Песок – песком. Явленьям безразлично

Их назначенье. Сущее безлично.

Вода всего лишь названа водою.

Фигуры не имеют никакого

Значения вне шахматного поля

И игроков. А вдруг и наша воля

Есть только тайный инструмент Другого?

Его нельзя постигнуть. Вера в Бога

Здесь не поможет. Существует мера,

Которую не преступает вера.

Ущербны мысли и мольба убога.

Быть может, цель близка, но неужели

Я лишь стрела, не видящая цели?

О четырёх ногах он в час рассвета,

Двуногий днём, а вечером трёхногий.

Кто этот зверь, единый и премногий?

От смертных сфинкс ждал верного ответа.

Мы есть Эдип. Он, к зеркалу прильнувший,

Есть тот, кто разгадал в отображенье

Египетского монстра – отраженье

Своей судьбы, его не обманувшей.

В эдиповой загадке как в кошмаре

Плодятся формы триединой твари,

Сплошной и непрерывной как мгновенье.

Ваятель этой формы многоликой

Нам ниспослал из милости великой

Спасительный, бесценный дар забвенья.

Я, заглянувший в ужас отражений,

Не только тех, которые застыли

В пространстве за стеклом под слоем пыли

Коростой ледовитых отложений,

Но и в живую гладь, что подражает

Лазури, этой бездне вертикальной,

Чьё колыханье в пропасти зеркальной

Полёт обратный птицы отражает,

И в неподвижность чёрного гранита,

Где мраморная белая колонна

Отбрасывает в вечность монотонно

Свой контур зыбкий, розами увита,

Так, в сполохах полуночной зарницы

У зеркала курящий нелюдимо,

Смотрю, сощурясь, как сквозь толщу дыма

Двойник мой верный сам в себя глядится.

Все зеркала, что мир наш отражают

В согласии с каким-то древним пактом,

Тем, что сравним с одним двуполым актом,

Всё сущее плодят и умножают.

Таинственное зеркало от века,

Словно магнит, влечёт к себе и манит.

Его поверхность иногда туманит

Предсмертное дыханье человека.

Нас поджидает зеркало! Коль скоро

Ты видишь в нём своё отображенье,

Уже ты не один, есть отраженье,

Есть странный театр зеркального актёра.

Весь этот мир обратный обитаем,

В сетях его сложнейшей паутины

Мы, словно фантастичные раввины,

Справа-налево пишем и читаем.

Не ведая, что он – лишь наважденье,

Злодействовал правитель Эльсинора,

Но был разоблачён игрой актёра

И понял, что не будет пробужденья.

Мы часто видим сны, но отраженья,

Они повсюду, о кошмар зеркальный,

Репертуар постылый и банальный,

Всё тех же лиц всё те же отраженья.

Творец вселенной, и я верю в это,

Так создал мир, что всё в нём неслучайно.

В гармонии вещей пребудет тайна.

Что мрак – для сна, то зеркало – для света.

Бог создал сон, в котором всё возможно,

И зеркало, чей долг – отображенье,

Дабы ты знал, ты есть лишь отраженье,

Ты есть ничто. И это так тревожно.

Один, только один человек жил, один человек умер на земле.

Обратное утверждение есть статистическая несуразность, сумма неслагаемых.

Не менее невозможная, чем запах дождя, приплюсованный к сновиденью, случившемуся позавчера ночью.

Человек этот – Улисс, Авель, Каин, первый человек, давший имена созвездиям, человек, сложивший первую пирамиду, человек, начертавший гексаграммы Книги Перемен,

Кузнец, испещривший рунами меч Хенгиста, лучник Эйнар Тамберскельвер, король Людовик Лев, книжный торговец, родивший Самуэля Джонсона, садовник Вольтера, Дарвин на палубе "Бигля", а со временем ты и я.

Один человек пал под Илионом, под Метавром, под Хастингсом, под Аустерлицем, под Трафальгаром, под Геттисбергом.

Один человек умер в больницах, в корабельных каютах, в безысходной тоске, в постели у себя дома и от любви.