Андрей Белый - Первое свидание (поэма)

Сказал, взрываясь, Фридрих Нитче…

Мир — рвался в опытах Кюри

Атомной, лопнувшею бомбой

На электронные струи

Невоплощенной гекатомбой;

Я — сын эфира. Человек,—

Свиваю со стези надмирной

Своей порфирою эфирной

За миром мир, за веком век.

Из непотухнувшего гула

Взметая брызги, взвой огня,

Волною музыки меня

Стихия жизни оплеснула:

Из летаргического сна

В разрыв трагической культуры,

Где бездна гибельна (без дна!),—

Я, ахнув, рухнул в сумрак хмурый,—

— Как Далай-лама молодой

С белоголовых Гималаев,—

Передробляемый звездой,

На зыби, зыблемые Майей…

В душе, органом проиграв,

Дни, как орнамент, полетели,

Взвиваясь запахами трав,

Взвиваясь запахом метели.

И веял Май — взвивной метой;

Июнь — серьгою бирюзовой;

Сентябрь — листвою золотой;

Декабрь — пургой белоголовой.

О лазулитовая лень,

О меланитовые очи!

Ты, колокольчик белый, — день!

Ты, колокольчик синий, — ночи!

Дышал граненый мой флакон;

Меня онежили уайт-розы, [10] Духи.

Зеленосладкие, как сон,

Зеленогорькие, как слезы.

В мои строфические дни

И в симфонические игры,

Багрея, зрели из зари

Дионисические тигры…

Перчатка белая в руке;

Сюртук — зеленый: с бельм кантом…

В меня лобзавшем ветерке

Я выглядел немного франтом,

Умея дам интриговать

Своим резвящимся рассудком

И мысли легкие пускать,

Как мотыльки по незабудкам;

Вопросов комариный рой

Умел развеять в быстротечность,

И — озадачить вдруг игрой,—

Улыбкой, брошенною… в вечность…

Духовный, негреховный свет,—

— Как нежный свет снегов нездешних.

Как духовеющий завет,

Как поцелуи зовов нежных,

Как струи слова Заратустр,—

Вставал из ночи темнолонной…

Я помню: переливы люстр;

Я помню: зал белоколонный

Звучит Бетховеном, волной;

И Благородное собранье, — [11] Зал Благородного собрания — московский концертный зал в 900-х годах.

Как мир — родной (как мир весной),

Как старой драмы замиранье,

Как то, что смеет жизнь пропеть,

Как то, что веет в детской вере…

На серой вычищенной двери

Литая, чищеная медь…

Бывало: пламенная вьюга;

И в ней — прослеженная стезь;

Томя предчувствиями юга,

Бывало, всё взревает здесь;

В глазах полутеней и светов,

Мне лепестящих, нежных цветов

Яснеет снежистая смесь;

Следя перемокревшим снегом,

Озябший, заметенный весь,

Бывало, я звонился здесь

Отдаться пиршественным негам.

Михал Сергеич Соловьев,

Дверь отворивши мне без слов,

Худой и бледный, кроя плэдом

Давно простуженную грудь,

Лучистым золотистым следом

Свечи указывал мне путь,

Качаясь мерною походкой,

Золотохохлой головой,

Золотохохлою бородкой,—

Прищурый, слабый, но живой.

Сутуловатый, малорослый

И бледноносый — подойдет,

И я почувствую, что — взрослый,

Что мне идет двадцатый год;

И вот, конфузясь и дичая,

За круглым ласковым столом

Хлебну крепчающего чая

С ароматическим душком;

Михал Сергеич повернется

Ко мне из кресла цвета «бискр»;

Стекло пенснэйное проснется,

Переплеснется блеском искр;

Развеяв веером вопросы,

Он чубуком из янтаря,—

Дымит струями папиросы,

Голубоглазит на меня;

И ароматом странной веры

Окурит каждый мой вопрос;

И, мне навеяв атмосферы,

В дымки просовывает нос,

Переложив на ногу ногу,

Перетрясая пепел свой…

Он — длань, протянутая к Богу

Сквозь нежный ветер пурговой!

Бывало, сбрасывает повязь

С груди — переливной, родной:

Глаза — готическая прорезь;

Рассудок — розблеск искряной!

Он видит в жизни пустоглазой

Рои лелеемых эмблем,

Интересуясь новой фазой

Космологических проблем,

Переплетая теоремы

С ангелологией Фомы;

И — да: его за эти темы

Ужасно уважаем мы;

Он книголюб: любитель фабул,

Знаток, быть может, инкунабул,

Слагатель не случайных слов,

Случайно не вещавших миру,

Которым следовать готов

Один Владимир Соловьев…

Я полюбил укромный кров —

Гостеприимную квартиру…

Зимой, в пурговые раскаты

Звучало здесь: «Навек одно!»

Весною — красные закаты

Пылали в красное окно.

На кружевные занавески

Лия литые янтари;

Любил египетские фрески

На выцветающих драпри,

Седую мебель, тюли, даже

Любил обои цвета «бискр»,—

Рассказы смазанных пейзажей,

Рассказы красочные искр.

Казалось: милая квартира

Таила летописи мира.

О. М., жена его, — мой друг,

Художница —

— (в глухую осень

Я с ней… Позвольте — да: лет восемь

По вечерам делил досуг) —

Молилась на Четьи-Минеи,

Переводила де Виньи;

Ее пленяли Пиренеи,

Кармен, Барбье д'Оревильи,

Цветы и тюлевые шали —

Всё переписывалась с «Алей»,

Которой сын писал стихи,

Которого по воле рока

Послал мне жизни бурелом;

Так имя Александра Блока

Произносилось за столом

«Сережей», сыном их: он — мистик,

Голубоглазый гимназистик:

О Логосе мы спорим с ним,

Не соглашаясь с Трубецким,

Но соглашаясь с новым словом,

Провозглашенным Соловьевым

О «Деве Радужных Ворот», [12] Гностический термин Софии, Премудрости, встречаемый в стихотворении Вл. Соловьева: «Не Изида Трехвенечная ту весну им принесет, а не тронутая, вечная, „Дева Радужных Ворот“…»

О деве, что на нас сойдет,

Овеяв бирюзовым зовом,

Всегда таимая средь нас:

Взирала из любимых глаз.

«Сережа Соловьев» — ребенок,

Живой смышленый ангеленок,

Над детской комнаткой своей

Восставший рано из пеленок,—

Роднею соловьевской всей

Он встречен был, как Моисей:

Две бабушки, четыре дяди,

И, кажется, шестнадцать теть

Его выращивали пяди,

Но сохранил его Господь;

Трех лет, ну право же-с, ей-богу-с,—

Трех лет (скажу без липших слов),

Трех лет ему открылся Логос,

Шести — Григорий Богослов,

Семи — словарь французских слов;

Перелагать свои святыни

Уже с четырнадцати лет

Умея в звучные латыни,

Он — вот, провидец и поэт,

Ключарь небес, матерый мистик,

Голубоглазый гимназистик,—

Взирает в очи Сони Н-ой,

Огромный заклокочив клочень;

Мне блещут очи — очень, очень —

Надежды Львовны Зариной.

Так соглашаясь с Соловьевым,

Провидим Тайную весной:

Он — Сонечку, живую зовом;

Я — Заревую: в Зариной…

Она!.. Мы в ней души не чаем…

Но кто она?.. Сидим за чаем:

Под хохот громкий пурговой

Вопрос решаем роковой.

Часы летят… Не замечаем…

— «Скажи, тобой увлечена

Надежда Львовна Зарина?..»

— «Не знаю я…»

— «Быть может?»

— «А?!»