Константин Бальмонт - Тишина. Лирические поэмы

И только на мертвом стекле

Играют бездушные тени.

Пройдут века веков, толпы тысячелетий,

Как туча саранчи, с собой несущей смерть,

И в быстром ропоте испуганных столетий

До горького конца пребудет та же твердь,—

Немая, мертвая, отвергнутая Богом,

Живущим далеко в беззвездных небесах,

В дыханьи Вечности, за гранью, за порогом

Всего понятного, горящего в словах.

Всегда холодная, пустыня звезд над нами

Останется чужой до горького конца,

Когда она падет кометными огнями,

Как брызги слез немых с печального лица.

Как вещий сон волшебника-Халдея,

В моей душе стоит одна мечта.

Пустыня Мира дремлет, холодея,

В Пустыне Мира дремлет Красота.

От снежных гор с высокого хребта

Гигантская восходит орхидея,

Над ней отравой дышит пустота,

И гаснут звезды, в сумраке редея.

Лазурный свод безбрежен и глубок,

Но в глубь его зловеще-тусклым взглядом

Глядит — глядит чудовищный цветок,

Взлелеянный желаньем, полный ядом,

И далеко — теснит немой простор

Оплоты Мира, глыбы мертвых гор.

В тусклом беззвучном Шеоле

Дремлют без снов рефаимы,

Тени умерших на воле,

Мертвой неволей хранимы.

Память склонилась у входа,

К темной стене припадая.

Нет им ни часа, ни года,

Нет им призывов Шаддая.

В черной подземной пустыне

Мертвые спят караваны,

Спят вековые твердыни,

Богом забытые страны.

Среди песков пустыни вековой,

Безмолвный Сфинкс царит на фоне ночи,

В лучах Луны гигантской головой

Встает, растет,— глядят, не видя, очи.

С отчаяньем живого мертвеца,

Воскресшего в безвременной могиле,

Здесь бился раб, томился без конца,—

Рабы кошмар в граните воплотили.

И замысел чудовищной мечты,

Средь Вечности, всегда однообразной,

Восстал как враг обычной красоты,

Как сон, слепой, немой, и безобразный.

Зачем в названьи звезд отравленные звуки,—

Змея, и Скорпион, и Гидра, и Весы?

— О, друг мой, в царстве звезд все та же боль

разлуки,

Там так же тягостны мгновенья и часы.

О, друг мой, плачущий со мною в час вечерний,

И там, как здесь, царит Судьбы неправый суд,

Змеей мерцает ложь, и гидра жгучих терний —

Отплата мрачная за радости минут.

И потому теперь в туманности Эфира

Рассыпались огни безвременной росы,

И дышат в темноте, дрожат над болью Мира —

Змея, и Скорпион, и Гидра, и Весы.

Как угрюмый кошмар исполина,

Поглотивши луга и леса,

Без конца протянулась равнина,

И краями ушла в Небеса.

И краями пронзила пространство,

И до звезд прикоснулась вдали,

Затенив мировое убранство

Монотонной печалью Земли.

И далекие звезды застыли

В беспредельности мертвых Небес,

Как огни бриллиантовой пыли

На лазури предвечных завес.

И в просторе пустыни бесплодной,

Где недвижен кошмар мировой,

Только носится ветер холодный,

Шевеля пожелтевшей травой.

Как призраки огромные,

Стоят немые льды.

Над ними тучи темные,

Под ними глубь воды.

Когда Луна,— гасильница

Туманных бледных звезд,—

Небесная кадильница,—

Раскинет светлый мост,

Раскинет мост сверкающий

Над царством белых льдов,—

Пустынею нетающей

Идут ряды врагов.

Туманные видения

Искателей земли

Для жадного стремления

Преграду здесь нашли.

И были здесь отвергнуты

Холодною волной,

Отвергнуты, повергнуты

Пустыней ледяной.

Засыпаны бездушными

Пушинками снегов,

Покрыты равнодушными

Тенями облаков.

Но раз в году, единственный,

В ту ночь как новый год

Рождается таинственный

Из бездны темных вод,—

Путями заповедными

Покинув Океан,

Луна горит победными

Лучами сквозь туман.

И раз в году, единственный,

За гранью мертвых вод,

За дымкою таинственной

Умершее живет.

Из бездны отдаления,

Искатели земли,

Встают, как привидения,

Немые корабли.

И мачтами возносятся

Высоко в небеса,

И точно в битву просятся

Седые паруса.

Но снова, караванами,

Растают корабли,

Не встретив за туманами

Неведомой земли.

И вслед за ними,— смутные

Угрозы царству льдов,—

Растут ежеминутные

Толпы иных врагов.

То люди первородные,

Избранники Судьбы,

В мечтаниях — свободные,

В скитаниях — рабы.

Но, вставши на мгновение

Угрозой царству льдов,

Бледнеют привидения,

Редеют тени снов.

Другие первозданные

Игралища страстей,

Идут виденья странные,—

Похожи на людей.

Гигантские чудовища,—

Тяжелый сон веков,—

Идут искать сокровища,

Заветных берегов.

И в страхе на мгновение,

Звучит скала к скале,—

Но вот уже видения

Растаяли во мгле.

Безбрежно озаренная

Мерцанием Луны,

Молчит пустыня сонная

И вечно видит сны.

И видит сны преступные,—

Судьбы неправый суд.

Но, вечно недоступные,

Оплоты льдов растут.

В насмешку над исканьями

Восходит их краса —

Немыми очертаньями

В немые Небеса.

«Что ты слышишь в горах?» ты спросила меня.

«Что ты слышишь в горах?» я спросил. «Расскажи

мне сначала.»

«Пробужденье веселого летнего дня»,

Ты с улыбкою мне отвечала.

«Мелодичное пенье альпийских рожков,

И блеянье овец, и мычанье быков,

И журчанье ключей искрометных,

Над вершиной бесшумный полет облаков,

Пенье птиц, крики птиц перелетных…

Ну, а ты?»

И, задумавшись, я отвечал:—

«Нет, мне слышен не шепот, а ропот,

Ропот черной грозы, и раскатный обвал,

Точно демонов яростный топот,

Заблудившихся путников горестный крик,

Монотонно-гремящее эхо,

Человеческих воплей ответный двойник,

Звук чьего-то злорадного смеха.

И еще, что слышнее всех бурь и громов,

Что страшнее, чем звон долголетних оков

И тяжелые муки изгнанья:—

Это — сон вековых непробудных снегов,

Это — Смерти молчанье…»

Как пена морская, на миг возникая,

Погибнет, сверкая, растает дождем,—

Мы, дети мгновенья, живем для стремленья,

И в море забвенья могилу найдем.

Зачем ежечасно, волнуясь напрасно,

Стремимся мы страстно к обманной мечте?