Валерий Брюсов - Сны человечества

Хватают рыцари мечи

И рубятся сплеча.

Как искры от ночной свечи,—

Так искры от меча.

«Моргану помни и бледней!»—

Взывает так Мардред.

«Ни в чем не грешен перед ней!»—

Так Ланцелот в ответ.

Но тут Джиненру вспомнил он,

И взор застлался мглой,

И в то ж мгновенье, поражен,

Упал вниз головой.

Рыдали рыцари кругом,

Кто трона был оплот:

Прекрасней всех других лицом

Был рыцарь Ланцелот.

И лишь один из всех вокруг

Стоял угрюм и хмур!

Джиневры царственный супруг,

Седой король Артур.

<1913>

Эй, старик! чего у плуга

Ты стоишь, глядясь в мечты?

Принимай меня, как друга:

Землепашец я, как ты!

Мы, быть может, не допашем

Нивы в этот летний зной,

Но зато уже попляшем,—

Ай-люли! — вдвоем с тобой!

Дай мне руку! понемногу

Расходись! пускайся в пляс!

Жизнь — работал; час — в дорогу!

Прямо в ад! — ловите нас!

Здравствуй, друг! Ты горд нарядом,

Шляпы ты загнул края.

Не пойти ль с тобой мне рядом?

Как и ты, любовник я!

Разве счастье только в ласке,

Только в том, чтоб обнимать?

Эй! доверься бодрой пляске,

Зачинай со мной плясать!

Как с возлюбленной на ложе,

Так в весельи плясовом,

Дух тебе захватит тоже,

И ты рухнешь в ад лицом!

В платье черное одета,

Богу ты посвящена…

Эй, не верь словам обета,

Сочинял их сатана!

Я ведь тоже в черной рясе:

Ты — черница, я — чернец.

Что ж! поди, в удалом плясе,

Ты со Смертью под венец!

Звон? то к свадьбе зазвонили!

Дай обнять тебя, душа!

В такт завертимся, — к могиле

Приготовленной спеша!

Милый мальчик, в люльке малой!

Сердце тронул ты мое!

Мать куда-то запропала?

Я присяду за нее.

Не скажу тебе я сказки,

Той, что шепчет мать, любя.

Я тебя наставлю пляске,

Укачаю я тебя!

Укачаю, закачаю

И от жизни упасу:

Взяв в объятья, прямо к раю

В легкой пляске понесу!

За столом, под балдахином,

Ты пируешь, мой король.

Как пред ленным господином,

Преклониться мне позволь!

Я на тоненькой свирели

Зовы к пляске пропою.

У тебя глаза сомлели?

Ты узнал родню свою?

Встань, король! по тронной зале

Завертись, податель благ!

Ну, — вот мы и доплясали:

С трона в гроб — один лишь шаг!

1909. 1910

Две свечи горят бесстыдно,

Озаряя глубь стекла,

И тебе самой завидно,

Как ты в зеркале бела!

Ты надела ожерелья,

Брови углем подвела,—

Ты кого на новоселье

Нынче в полночь позвала?

Что ж! глядись в стекло бесстыдно!

Но тебе еще не видно,

Кто кивает из стекла!

Припасла ты два бокала,

Пива жбан и груш пяток;

На кровати одеяла

Отвернула уголок.

Поводя широкой ляжкой,

Ты на дверь косишь зрачок…

Эх, тебе, должно быть, тяжко

До полночи выждать срок!

Так бы вся и заплясала,

Повторяя: «Мало! Мало!

Ну еще, еще, дружок!»

У тебя — как вишни губы,

Косы — цвета черных смол.

Чьи же там белеют зубы,

Чей же череп бел и гол?

Кто, незваный, вместо друга,

Близко, близко подошел?

Закричишь ты от испуга,

Опрокинешь стул и стол…

Но, целуя прямо в губы,

Гость тебя повалит грубо

И подымет твой подол.

12 — 13 ноября, 1909

Кто поздно иль рано придет к сим воротам,

Пусть говорит учтиво и другом станет нам.

Молчание не трудно, и в нем позора нет,

А болтовня пустая приносит часто вред.

Путник! в этом городе можешь дни провесть.

Путник! в этом городе можешь выбрать гроб.

Всех, живущих в городе, можно знать и счесть.

Всех, умерших в городе, знает только бог.

В этом замке живет рыцарь сильный.

Если хочешь его дружбы, — поклонись.

Если хочешь с ним побиться, — постучись.

Всего лучше ж, молча иди мимо.

1913

Мой дорогой Малерб! Ты долго ль будешь горе

Скрывать в глуши лесов,

Оплакивая ту, что с кротостью во взоре

Прияла смерти зов?

Не сам ли посылал ты, осушая слезы,

В стихах живой урок:

«Ей, розе, дан был срок, какой цветут все розы:

Лишь утра краткий срок!»

Ужель, когда теперь сошла под сень гробницы

Любимая тобой,

Ты видишь только скорбь, без края и границы,

Повсюду пред собой?

Ты б предпочел ужель, чтоб, по твоим моленьям,

Она всю жизнь прошла,

И, в косах с сединой, к грядущим поколеньям

Старухой подошла?

Ты думаешь: она, в обители небесной,

Была б тогда милей?

Тогда б не так страдал и лик ее прелестный

От гробовых червей?

Нет, нет, мой друг Малерб! как только руки Парки

Срезают нашу нить,

Отходит возраст наш: под сумрачные арки

Не может он сходить!

Тифон, что одряхлел и мал стал, как цикада,

И юный Архемор

Сравнялись возрастом пред властелином Ада,

Смежив навеки взор.

Пусть сладостно пролить сердечные страданья

Чрез акведуки глаз,

Ты тень люби, как тень, но угаси мечтанья

О пепле, что угас.

Ввек неутешным быть, кропить слезами вежды,

Томиться в тишине,—

Не значит ли забыть, что нам даны надежды

Любви в иной стране?

Приам, который зрел, как сыновей любимых

Разит в бою Ахилл,

И для страны своей ждал бед неотвратимых,—

Дух твердый сохранил.

Франциск, когда Мадрид, бессильный в правом бое,

Дофину яд послал,—

Был твердым, как Алкид, и за коварство вдвое

Стыд на врага упал.

Да! без пощады Смерть в Аид низводит души,

Напрасно к ней взывать;

Жестокая, она, заткнув упрямо уши,

Не хочет нам внимать.

И к бедняку в шалаш, под крышу из соломы,

Она властна взойти,

И стража, что хранит вход в луврские хоромы,

Ей не запрет пути.

Роптать на власть ее, терять пред ней терпенье,—

Тоске плохой исход.

Покорно принимать все божия решенья —

Лишь это мир дает!

<1910>

Я вас благословляю, рощи,

Где под завесой из ветвей

Мне было легче, было проще

Шептать о радости своей!

Я помню, как в тиши беседки,

Где бала шум звучал едва,

Вдруг сделались, как стрелы, метки

Мои любовные слова.

И как, едва луны пугливой

Лик потонул меж облаков,

Она покорно и стыдливо

Прикрыла блеск своих зрачков.

Недолгий сумрак, запах лилий,

И сырость мраморной скамьи —

В тот сладкий час благословили

Все, все желания мои!

Мне не забыть, как плющ зеленый

Моих коснулся жарких щек,

Как наши сладостные стоны