Иван Коневской - Из книги "Стихи и проза". Посмертное собрание сочинений

Есть пред нами немощное тело,

И зачем-то к нам оно пришито:

Все, что эту внешность лишь задело,

Почему-то и внутри прожито.

Скверных штук немало в нашей доле:

Лезут все какие-то предметы.

Так и шмыгают меж ног у воли

И ее расстраивают сметы.

Что ж, чего же, волюшка, ты хочешь?

А козявки эти часто любы.

Ну, пока о них еще хлопочешь,

Их целуй, на них точи и зубы.

Пусть они туда-сюда таскают,

Пусть как будто тешатся тобою:

Их твоя охота лишь ласкает.

Правишь ты сама своей судьбою.

1899

В страдании могущества свобода:

Я есмь — но все, что есть, я отвергаю.

Живу я силами иного рода,

И так жизнь внешнюю превозмогаю.

А радость — чувство не от нашей воли:

В нем покоряемся мы тел потоку.

И если сладость ощутил я в боли,

То просто сердце я подладил к року.

Да, мы к страданью так давно привыкли,

Что полюбили пост и ужас кельи.

И потому мы к радости приникли,

Что не под силу стало нам веселье.

Себя мы нудим к радости летучей,

Чутьем лукавой гордости влекомы:

С тем, чтоб отвыкнуть от тоски плакучей,

Забыть наш рок, заранее знакомый.

Как в первый день, ликуя, мы играем,

Так просто небу ясному смеемся.

И тем, что блескам всем себя вверяем,

Ударам грозным мы врасплох даемся.

Их выдержим спокойно и мятежно.

Нежданной муки жар нас не разнежит.

Пока людское горе безнадежно,

Не прекратится наш зубовный скрежет.

Нет, не было у смертных большей веры,

Чем Бог, что все творит из ничего.

Борьба посредством данных сил, их меры

Ничтожное людское торжество.

Нет мощи в том возможном созиданьи,

Что, лишь разъяв себя же, два творит.

Но если часть себя отдать — в страданьи

Возможность величайшая царит.

Стыдитесь говорить: нельзя! взывайте: можно!

«Навеки» — это смерть, а власть —

«все до поры!»

Ведь непреложное так пусто и ничтожно,

Вне всякой вольности и роскоши игры.

«Все может быть!». И так быть всемогущ могу я,

«Нельзя не быть» — то для невольников закон.

Возможность берегу, в возможность убегу я,

Не вечен ни один заветный Рубикон.

Люблю я Истину, но так же мило Мненье,

И вечность хороша, лишь если время есть.

Под каждым Мнением заложено Сомненье,

Как заповедный клад: то личной воли честь.

10, 12 и 19 января 1900

Волокна, мышцы все теснятся

Вперед и вверх; тепло и дух

Зовут, чтоб силами меняться,

Чтоб совершался жизни круг.

Огни земли, огни лесные

Варят для них плоды земные.

Густые, плотные плоды.

И вот, впитав их соки, тело

Опять раздвинуло пределы,

Опять растут людей роды.

И крови мерное теченье

Приемлет тела, солнца жар,

И в сердце плеск круговращенья

Кипит, как в небе звездный шар.

По сердцу, по среде томится

И вместе вне и вдаль стремится

Строительнпца жизни кровь.

Ей в срок урочный возвращаться,

Чтоб вновь извне обогащаться,

Чтоб ткать живые ткани вновь.

И все творит, и все струится,

И тело — тьмы сплоченных сил.

Но нечто от ума таится:

Их много — я один пребыл.

Сейчас лишь здесь толпы их были,

Теперь уж сплыли и забыли:

Я не могу быть там, тогда.

Когда б я был всегда и всюду,

То мне не быть иль сбыться чуду:

Я — это месть, минут чреда.

24 января 1900

Есть люди, что жаждут страданья.

Приняв его, боль сознают,

Но в горе им — жизни созданье

И неги суровый приют.

Есть люди, что страстно страдают,

Но скудно так жизнь создают,

Что в счастьи лишь сладость вкушают,

А в горе лишь горькую пьют.

3 февраля 1900

Кто мы? Неведомой породы переходы.

Она-то наконец до счастья доросла…

И вот влечет и нас свет праздничной свободы.

Порода вновь творит — и нет в желаньях зла.

Питал себя, растил наш род во время оно.

Он мышцы устроял и соки насыщал.

Горящий весь в жару от солнечного лона,

К струям морей и рек себя он приобщал.

Любил он дом родной, и град, и землю дедов,

В ростках супружества он возрождал свой лик.

В совете, на войне — боец без смутных бредов,

Он в смерти веровал: двуногий зверь велик.

Весна 1900

Вот опять уж вы объяли, о весенние дали,

Сердца бедного занывающую грусть.

Ах, что раньше вы мне дали, что раньше подсказали,

Я ведь знаю уж давно наизусть.

Что ж, прости — скажу истоме; как в святом водоеме,

В лучезарных искупаются струях.

В жизни сдавленном объеме, в этом замкнутом доме

Буду жить я, как в волшебных краях.

1900

Ликующие волны-звери,

Белоголовые зубры,

Хвала стремящей вашей вере,

Надежде дерзостной игры!

В пустынях гама несвободных,

Где в пыли высохла гортань,

Толпе скитальцев сумасбродных,

Тоске, унынью пес я дань.

И в бор пушистый, в бор корнистый

Меня привел младенец-бог.

H там распелся голосистый

Широкопенистый порог.

Я был спокойный и согбенный,

И обуял меня испуг.

Я окроплен святою пеной,

И гулом захлебнулся дух.

30 мая 1900. Imatra

Из финских голосков

По тропам и по омутам,

По лядинам я брел.

Пробирался я к дрому там —

Ничего не обрел.

Ничего… ни дыхания,

Ни струи не плеснет.

Лишь ольхи издыхание

К тихой тине все льнет.

Смерть мне! — сердце подумало, —

Здесь, где камни и хлябь…

Смилосердился Юмала:

Где-то тронулась рябь…

8 июня 1900. Pellisenranta

Как я люблю тоску свободы,

Тоску долов, тоску холмов

И в своенравии погоды

Покой садов, покой домов!

И дней ручьи луками вьются,

И так играет с ними свет,

И в берега озера бьются,

А море дальний шлет ответ.

В странах безвестных, небывалых

Идет война, гуляет мор —

Страстей, страданий, страхов шалых,

Любви и гнева древний спор.

Но я люблю их шум протяжный,

Призывный, призрачный их шум.

Их проницает помысл влажный,

Их созерцает яркий ум.

Нет душных снов в ночах безвольных,

В привольи дня курю я сны,

Что, средь пустынь моих юдольных,

Из сердца мысли рождены.

16 июня 1900. Rauharanta

Мы пройдем над коснеющим городом плавной стопой,

Как пары, мы пройдем над немыми, глухими домами.

Он навек ли кирпичный, бумажный застой?