Марина Цветаева - Стихотворения 1916-1920 годов

У — в землю идущих — ладони раскрыты:

Все наши полки разбиты!

Не стыдись, страна Россия!

Ангелы — всегда босые…

Сапоги сам черт унес.

Нынче страшен — кто не бос!

Так, в землю проводив меня глазами,

Вот что напишите мне на кресте, — весь сказ!

— «Вставала с песнями, ложилась со слезами,

А умирала — так смеясь!»

Плутая по своим же песням,

Случайно попадаю в души.

Но я опасная приблуда:

С собою уношу — весь дом.

Ты принес мне горсть рубинов, —

Мне дороже розы уст,

Продаюсь я за мильоны,

За рубли не продаюсь.

Ты зовешь меня блудницей, —

Прав, — но все ж не забывать:

Лучше к печке приложиться,

Чем тебя поцеловать.

Ты зовешь меня блудницей:

— Слушай, выученик школ!

Надо мне, чтоб гость был вежлив,

Во-вторых — чтоб ты ушел.

Твой дом обокраден,

Не я виновата.

Лишь то — мое — в доме,

Что плохо лежит.

Шаги за окном стучат.

Не знаю, который час.

Упаси тебя Божья Мать

Шаги по ночам считать!

Шаг у моего порога.

Снова ложная тревога.

Но не ложью будет то что

Новый скоро будет шаг.

В книге — читай — гостиничной:

— Не обокравши — выбыл.

Жулик — по жизни — нынешней

Гость — и на том спасибо.

1919–1920

Между воскресеньем и субботой

Я повисла, птица вербная.

На одно крыло — серебряная,

На другое — золотая.

Меж Забавой и Заботой

Пополам расколота, —

Серебро мое — суббота!

Воскресенье — золото!

Коли грусть пошла по жилушкам,

Не по нраву — корочка, —

Знать, из правого я крылушка

Обронила перышко.

А коль кровь опять проснулася,

Подступила к щеченькам, —

Значит, к миру обернулася

Я бочком золотеньким.

Наслаждайтесь! — Скоро-скоро

Канет в страны дальние —

Ваша птица разноперая —

Вербная — сусальная.

29 декабря 1919

В синем небе — розан пламенный:

Сердце вышито на знамени.

Впереди — без роду-племени

Знаменосец молодой.

В синем поле — цвет садовый:

Вот и дом ему, — другого

Нет у знаменосца дома.

Волоса его как лен.

Знаменосец, знаменосец!

Ты зачем врагу выносишь

В синем поле — красный цвет?

А как грудь ему проткнули —

Тут же в знамя завернули.

Сердце на-сердце пришлось.

Вот и дом ему. — Другого

Нет у знаменосца дома.

29 декабря 1919

Простите Любви — она нищая!

У ней башмаки нечищены, —

И вовсе без башмаков!

Стояла вчерась на паперти,

Молилася Божьей Матери, —

Ей в дар башмачок сняла.

Другой — на углу, у булочной,

Сняла ребятишкам уличным:

Где милый — узнать — прошел.

Босая теперь — как ангелы!

Не знает, что ей сафьянные

В раю башмачки стоят.

30 декабря 1919, Кунцево — Госпиталь

Звезда над люлькой — и звезда над гробом!

А посредине — голубым сугробом —

Большая жизнь. — Хоть я тебе и мать,

Мне больше нечего тебе сказать,

Звезда моя!..

4 января 1920, Кунцево — Госпиталь

Дитя разгула и разлуки,

Ко всем протягиваю руки.

Тяну, ресницами плеща,

Всех юношей за край плаща.

Но голос: — Мариула, в путь!

И всех отталкиваю в грудь.

Январь 1920

Править тройкой и гитарой

Это значит: каждой бабой

Править, это значит: старой

Брагой по башкам кружить!

Раскрасавчик! Полукровка!

Кем крещен? В какой купели?

Все цыганские метели

Оттопырили поддевку

Вашу, бравый гитарист!

Эх, боюсь — уложат влежку

Ваши струны да ухабы!

Бог с тобой, ямщик Сережка!

Мы с Россией — тоже бабы!

<���Начало января 1920>

У первой бабки — четыре сына,

Четыре сына — одна лучина,

Кожух овчинный, мешок пеньки, —

Четыре сына — да две руки!

Как ни навалишь им чашку — чисто!

Чай, не барчата! — Семинаристы!

А у другой — по иному трахту! —

У той тоскует в ногах вся шляхта.

И вот — смеется у камелька:

«Сто богомольцев — одна рука!»

И зацелованными руками

Чудит над клавишами, шелками…

Обеим бабкам я вышла — внучка:

Чернорабочий — и белоручка!

Январь 1920

Я эту книгу поручаю ветру

И встречным журавлям.

Давным-давно — перекричать разлуку —

Я голос сорвала.

Я эту книгу, как бутылку в волны,

Кидаю в вихрь войн.

Пусть странствует она — свечой под праздник —

Вот так: из длани в длань.

О ветер, ветер, верный мой свидетель,

До милых донеси,

Что еженощно я во сне свершаю

Путь — с Севера на Юг.

Москва, февраль 1920

Доброй ночи чужестранцу в новой келье!

Пусть привидится ему на новоселье

Старый мир гербов и эполет.

Вольное, высокое веселье

Нас — что были, нас — которых нет!

Камердинер расстилает плед.

Пунш пылает. — В памяти балет

Розовой взметается метелью.

Сколько лепестков в ней — столько лет

Роскоши, разгула и безделья

Вам желаю, чужестранец и сосед!

Начало марта 1920

Пунш и полночь. Пунш — и Пушкин,

Пунш — и пенковая трубка

Пышущая. Пунш — и лепет

Бальных башмачков по хриплым

Половицам. И — как призрак —

В полукруге арки — птицей —

Бабочкой ночной — Психея!

Шепот: «Вы еще не спите?

Я — проститься…» Взор потуплен.

(Может быть, прощенья просит

За грядущие проказы

Этой ночи?) Каждый пальчик

Ручек, павших Вам на плечи,

Каждый перл на шейке плавной

По сто раз перецелован.

И на цыпочках — как пери! —

Пируэтом — привиденьем —

Выпорхнула.

Пунш — и полночь.

Вновь впорхнула: «Что за память!

Позабыла опахало!

Опоздаю… В первой паре

Полонеза…»

Плащ накинув

На одно плечо — покорно —

Под руку поэт — Психею

По трепещущим ступенькам

Провожает. Лапки в плед ей

Сам укутал, волчью полость

Сам запахивает… — «С Богом!»

А Психея,

К спутнице припав — слепому

Пугалу в чепце — трепещет:

Не прожег ли ей перчатку

Пылкий поцелуй арапа…

Пунш и полночь. Пунш и пепла

Ниспаденье на персидский

Палевый халат — и платья

Бального пустая пена

В пыльном зеркале…

Начало марта 1920