Джордж Байрон - Корсар

В вечерний час их остров встал из вод.
Скала, казалось, им улыбки шлет;
Над гаванью стоит веселый гул;
Огонь сигнальный, где всегда, блеснул;
Скользят по волнам шлюпки, и дельфин,
Резвясь, их обгоняет средь пучин;
Крикливых чаек резкий стон — и тот,
Казалось, всем приветствие несет!
За ставнями, что озарились вдруг,
Фантазия друзей рисует круг;
Огонь священный, пламенный очаг,
Надежды взор, простертый в бурный мрак!

Огни в домах, на маяке горят;
Медоры башню разглядел пират;
Глядит он — странно! Видят все: одно
Ее во мрак погружено окно!
Как странно! В первый раз ему привет
Не шлет Медора. Иль завешен свет?
Он первым сходит в поданный челнок,
Гребцов торопит… О, когда б он мог,
Как легкий сокол, развернуть крыла,
Помчаться на вершину, как стрела!
Гребцы хотят передохнуть — и вот,
Не в силах ждать, он выпрыгнул — плывет,
На берегу — и быстрою стопой
Бежит наверх знакомою тропой.
Он у дверей; прислушался: весь дом
Внутри безмолвен. Все во тьме кругом.
Он стукнул громко, но знакомый шаг
Не прозвучал в ответ на этот знак.
Весь холодея, стукнул он опять,
Но слабо: руку еле смог поднять.
Открыли; женщина — увы! — не та,
Которую обнять влечет мечта.
Она молчит; и дважды он хотел
Задать вопрос, и все ж не смог, не смел!
Он выхватил у ней лампаду; вдруг
Та выскользнула из неверных рук,
Разбилась: а другого ждать огня,
Не то же ли, что наступленья дня?
Но, вглядываясь в темный коридор,
Мерцанье слабое приметил взор;
Увидел Конрад, в тот войдя покой,
Все, что уже угадано душой!

И стон, и дрожь, и ужас подавив,
Он замер возле, взор в нее вперив.
Глядел он, в пытке, как мы все, боясь
Признаться, что надежда унеслась.
Столь хороша она была живой,
Что смерть не совладала с красотой;
Держала стебель хладного цветка,
Сжимая нежно, хладная рука,
Как бы живая, как в притворном сне,
Чтоб зарыдавший смерть узнал вдвойне.
Под снегом век, под трауром ресниц
Укрылось то, что повергает ниц:
Всего яснее Смерть в глазах видна,
Сиянье духа гасит в них она!
Двух синих звезд прозрачный блеск угас,
Но рот еще прекрасен и сейчас:
Вот-вот сверкнет улыбкою живой,
И нужен лишь на миг ему покой.
Но белый саван, но недвижность кос,
Столь светлых, пышных, — а давно ль меж роз
Они струились и срывал венок
С них шаловливый летний ветерок…
Но бледность щек — все гроба кличет тьму.
Она — ничто. Так что ж быть здесь ему?

Вопросов нет. Ответ на все — одна
Лба хладно-мраморная белизна.
Не все ль равно, как умерла она?
Страсть юных лет, надежды лучших дней,
Ключ нежности и ласки — с нею, с ней,
С единственной, кого любить он мог,
Исчезли вмиг. Он заслужил свой рок,
Но мука — жгла. Для чистых душ есть путь,
Куда не смеет грешник и взглянуть.
Гордец, чья радость только на земле,
В дни горьких мук в земной же рыщет мгле.
Пусть малое все гибнет здесь для них,
Но кто сносил утрату грез своих?
Как часто гордый маскирует взор
Все виды мук, таимых с давних пор;
И скрыта боль в улыбке той как раз,
Которой щеголяют напоказ.

Кто глубже скорбь в своей груди таит,
Тот всех скупей о скорби говорит;
Все думы в нем сливаются в одной,
И тщетно в них ему искать покой;
Нет слов раскрыть всю жизнь души до дна,
Правдивость речи горю не дана.
Пират застыл, оледенен тоской,
Найдя на миг в том холоде покой;
Так слаб он, что — как в детстве — вновь слеза
Ему смочила дикие глаза;
Вся немощь сердца в тех слезах была,
И все же мук душа не излила.
Никто не видел этих слез поток;
Будь не один — он их сдержать бы мог;
Он их сдержал, он твердо стер их с вежд,
Уйдя без дум, без счастья, без надежд.
Блеснет заря — пирату темен день,
Ночь спустится — и с ним навеки тень.
Нет мглы темней, чем сердца мрак густой,
И взор тоски — средь всех слепых слепой!
Та слепота бежит любой зари,
И ненавистны ей поводыри!

Родясь для блага, он злодеем стал;
Обманут рано, долго верил, ждал;
Ток чистых чувств, как влага та, что в грот,
Чтоб сталактитом затвердеть, течет,
Сквозь толщу лет пробившись, замутнел
И, наконец, застыл, закаменел.
Но молния скалу дробит порой
И Конрад снес удар тот грозовой!
Цветок у камня сумрачного рос;
В тени укрыв, его хранил утес;
Обоих беспощадный гром разит
И лилию и вековой гранит!
Чтоб рассказать о нежности цветка.
Не сохранила смерть ни лепестка;
И тут же, на земле бесплодной, он,
Суровый друг, чернеет, раздроблен!

Рассвет. Кто, дерзкий, Конрада смутит
Покой? Ансельмо все ж к нему спешит.
Его нет в башне, нет на берегу;
Обшарили весь остров на бегу,
Бесплодно… Ночь; и снова день настал
Лишь эхо отзывалось им средь скал.
Обыскан каждый потаенный грот;
Обрывок цепи, закреплявшей бот,
Внушал надежду: бриг за ним пойдет!
Бесплодно! Дней проходит череда,
Нет Конрада, он скрылся навсегда,
И ни один намек не возвестил,
Где он страдал, где муку схоронил!
Он шайкой лишь оплакан был своей;
Его подругу принял мавзолей;
Ему надгробья не дано — затем,
Что трупа нет; дела ж известны всем:
Он будет жить в преданиях семейств
С одной любовью, с тысячью злодейств.

Его тревоги в нем уснуть не могут.

…нет большей скорби,
Чем вспоминать о времени счастливом
Среди несчастий…