Владимир Набоков - Скитальцы

Ох… уморил!..

Да что сказать ты хочешь?

Что я шутил, а гусь поверил… Брось,
святоша, потолкуем простодушней!
Ведь из дому ты вылетел небось
как жеребец — из сумрачной конюшни!
Да, мир широк, и много в нем кобыл,
податливых, здоровых и красивых, —
жен всех мастей, каурых, белых, сивых,
и вороных, и в яблоках, — забыл?
Небось пока покусывал им гривы,
не думал ты, мой пилигрим игривый,
о девушке под липами, о той,
которую ты назвал бы святой,
Когда б она теперь не отдавала
своей дырявой святости внаем?

Я был прельщен болотным огоньком:
твоя душа мертва… В ней два провала,
где очи ангела блистали встарь…
Ты жалок мне… Да, видно, я — звонарь
в стране, где храмов нет…

Зато есть славный
кабак. Холуй, вина! Пей, братец, пей!
Вот кровь моя… Под шкурою моей
она рекой хмельной и своенравной
течет, течет, — и пляшет разум мой,
и в каждой жиле песня.

Боже, боже!
Как горестно паденье это! Что же
я расскажу, когда вернусь домой?

Не торопись, не торопись… Возможно,
что ты — простак, а я — свидетель ложный
и никого ты дома не найдешь…
Возможно ведь?

Кощунственная ложь!
Хозяин, повели закладывать… Не в силах
я дольше ждать!

Подумай о могилах,
которые увидишь ты вокруг
скосившегося дома…

Заклинаю
тебя! Признайся мне, — ты лгал?

Не знаю.

Возок ваш на дворе.

Спасибо, друг.

Последний раз прошу тебя… а впрочем, —
ты вновь солжешь…

Друг друга мы морочим:
ты благостным паломником предстал,
я — грешником растаявшим! Забавно…

Прощай же, брат! Не правда ль, время славно
мы провели?

…а дождик перестал…

Жемчужный щит сияет над туманом.

Эй, милые…

Да… братья… грех какой!

Ты что сказал?!

Я — так, я — сам с собой.

Охота же болтать тебе с болваном!..

Да с кем же мне? Одни мы с вами тут…

Где дочь твоя?

Над ней давно цветут
сны легкие…

Когда бы с бурей вольной
меня в ночи сам бес не обвенчал —
женился б я на Сильвии…

Довольно
и бури с вас.

Ты лучше бы молчал.
Я не с тобой беседую.

А с кем же?
Не с тем же ли болваном, с кем и я
сейчас болтал?

Не горячись. Не съем же
я Сильвии, — хоть, впрочем, дочь твоя
по вкусу мне приходится…

Возможно…

Да замолчи! Иль думаешь, ничтожный,
что женщину любить я не могу?
Как знаешь ты: быть может, берегу
в сокровищнице сердца камень нежный,
впитавший небеса? Как знаешь ты:
быть может, спят тончайшие цветы
на тихом дне под влагою мятежной?
Быть может, белой молнией немой
гроза любви далекая тревожит
мою удушливую ночь? Быть может…

Вот мой совет: вернитесь-ка домой,
как блудный сын, покайтесь, и отрада
спокойная взойдет в душе у вас…
А Сильвию мою смущать не надо,
не надо… слышите!

Я как-то раз
простил тебе, что ты меня богаче
случайно был… теперь же за совет
твой дерзостный, за этот лай собачий
убью тебя!

Да что-то пистолет
огромный ваш не страшен мне сегодня!
Убийца — ты, а я, прости, не сводня,
не продаю я дочери своей…

Мне дела нет до этой куклы бледной,
но ты умрешь!

Стреляй же, гад, скорей!

Раз… два… аминь!

О, бедный мой, о, бедный…
Как холодно, как холодно ему
в сыром лесу осеннею порою!..
Тяжелый ключ с гвоздя сейчас сниму…
Ах, не стучись так трепетно! Открою,
открою, мой любимый… Ключ
держу в руке… Нет! Поздно! Превратился
он в лилию… Ты — здесь, ты возвратился?
Ах, не стучись! Ведь только лунный луч
в руке держу, и эту дверь нет мочи
им отпереть…

Пойдем, пойдем… Храни
тебя господь… Не надо же… Сомкни
незрячие, страдальческие очи.

Ключ… Лилия… Люблю… Луна…

Пойдем.

Она прошла прозрачно-неживая
и музыкой воздушною весь дом
наполнила; прошла, — как бы срывая
незримые высокие цветы,
и бледные протягивались руки
таинственно, и полон смутной муки
был легкий шаг… Она чиста… А ты,
убогий бес, греши, греши угрюмо!
В твоих глазах ночная темнота…
Кто может знать, что сердце жжет мне дума
об ангеле мучительном, мечта
о Сильвии… другой… голубоокой?
Вся жизнь моя — туманы, крики, кровь,
но светится во мгле моей глубокой,
как лунный луч, как лилия, — любовь…