Богдан Агрис - Конец вечности

Посмотреть решаюсь. Воспеть хочу я
Географию: статика сердцу ближе.
И оно практичнее, ибо чую —
Мне еще придется пожить в Париже.

Треп вокруг да около… Крюк окольный
Для собаки и милого — не проблема.
Слишком много в округе колоколен,
Тех, с которых смотрят, и кто Голема

Смог во мне увидеть, а кто — похлеще.
Только вот per speculum что за specto?
Обьективней смотрят на дело вещи,
Ибо сами с восьми до шести — обьекты.

А в часы досуга они — грифоны,
Василиски, отсветы, птичьи трели.
Отчего я путаю телефона
Нервный дребезг с пластичным огнем свирели?

Кофе пью из чашки, как небо, синей.
Тереблю подросший за месяц локон.
Бабочка с открытки из Абиссиний
За ночь превратилась обратно в кокон.

Скоро выходить — не забыть дискеты.
Кухня три на три; жаль — не километра…
Да, на случай коль не вернусь до лета —
Взять с собой огонь и немного ветра.

Восторг бесприютицы, вечный подвес,
Беспутица — тоже неплохо.
Какая фонема лукавая — «бес»,
Приставка с оттенком подвоха.

Задорные искорки смерти, прицел
Хрусталика — выстрела жажда.
Прохожий, с дороги! Останешься цел…
Останется, только не каждый.

Мы тертая стойкая нечисть, мы ждем,
В союзники выкликав случай,
Когда все засовы размоет дождем,
И мы свою долю получим.

Работа? Ее мы доделаем в срок…
Язык, диктофон и бумага.
А вечером ноги несут на порог
К таким же, как мы, побродягам.

«Привет, Франсуа! Как здоровье Марго?
Артюр! Как торговля, дружище?»
Садишься и учишь ночное арго
С оравою своден и нищих.

Уюта? А ну, что еще за байда?…
А хочешь узнать о грядущем —
Так к нашим услугам почти что всегда
Табачно-кофейная гуща.

Приветливо вскинуть обманщицу-бровь
Сложна лицедейства работа!
Небесную изображая любовь
Из похоти, злобы, расчета.

Побольше бы холода! В холоде — власть
Над сонной ордой иноверцев.
И орден — змеиный рентгеновский глаз
На месте, где теплилось сердце.

Я собираю сны исподтишка
В котомку глаз, но вскидывая веки,
Теряю их, как шило из мешка,
И не найду, и только отсвет некий
Все льнет и льнет к поверхности вещей.
Я постепенно ночь с ладоней смою,
И словно ненароком и вотще,
Я в день с его бодрящей кутерьмою
Войду. Священник так заходит в храм.
И, словно в незнакомые иконы,
Я посмотрю в оклады грязных рам
С продолговато-узкого балкона.
Я отпускаю в матовый зазор
Своей судьбы окрашенные срезы.
С аорты счистив умершего сор,
Я обнаружу зрячее железо.
Оно поет, вибрирует; оно
Целует лед в глазах моих наперсниц.
И я брожу в остуде затяжной
Ступенчатыми выводами лестниц.
Не выход — вывод. Далее — везде.
Отмерен такт, но снова мерь, и дальше,
Пока в молебнах утренней звезде
Не различишь едва заметной фальши.
Иная метафизика теперь.
Я пью из тростникового надлома
Соленый стон, смакую след потерь.
Тонка лучей лиловая солома.
Я ненавижу, мыслящий тростник,
Всего лишь то, что вырос ты из тины.
Как сладко мне кристаллы вечных книг
Расслаивать в зеркальные пластины,
Чтоб видеть в них себя, еще себя,
Опять себя — нагой обломок неба.
Манжеты, словно четки, теребя,
Я сам себе — единая потреба.
И я умею камень расколоть,
И влить в него останок рваный света.
Но болью разлинованная плоть
Как шов, на смысл накладывает вето,
И ставит подпись — дымом всех святынь,
Которые, как выяснилось скупо,
Ее не оценили и в алтын,
Ославив как «подвижный образ трупа».
И вот оно — во многом так и есть.
Не Воскресенье, но могилы вскрыты.
И не звучит архангельская лесть,
А лишь свиной щетины о корыто
Шершавый повторяющийся звук,
И ритм совокупления, и только.
Но разорвав смыкающийся круг
Отчаянным и страшным взглядом волка
Я вырвался. Я взял в себя расщеп.
Я смерть держу на поводке коротком.
И вот она выпрашивает хлеб,
В мои зрачки заглядывая кротко.

Леди, скажи — куда мне теперь вернуться?
Город мой стерт времени поцелуем
Даже со стекол памяти. Не согнуться —
Значит — сломаться. Я же еще балую
С ветром, рассветами… Считывать камня речи
Слухом досель глухонемой ладони
Я научился. Чей не поймешь предтеча,
Нет! — при царе Горохе тире Гвидоне
Штатный Гомер на половину ставки,
Вещий Боян, а может, не шибко вещий.
Коллекцьонирую пуговки, камилавки,
И непредметное, — типа, узоры трещин.
Леди, ну впрямь, сколько же это можно? —
Карты, причалы, боцман сердит, как бука,
Пьян, как свинья… А в сундуке дорожном
Черный квадрат бывалого ноутбука,
Пара дискет, пара рубашек, стертых
Стиркой настолько, что поползли волокна.
Печень шалит, и по ночам аорта
Падает как девяносто восьмые «окна».
Все тереблю «Физики» том поджарый,
Заинтригован вчуже, но буду краток:
Раз переезд приравниваем к пожару,
Что же в итоге вырос объем манаток?
Ветхий диплом почетного Одиссея
Так утешает, особенно в качку если…
Бурю пожну, — ветер на совесть сеял.
Впрочем, не жалуюсь. Тихо скончаться в кресле
В этом, понятно, нет никакого стиля,
Вкуса, изюминки, я бы сказал, нюанса.
У Дон-Кихота, кореша из Кастилий,
Ведать пиаром взялся какой-то Панса
Если судить по подписи к пресс-релизу
С подзаголовком «Победа над группой мельниц».
Вишь, у испанцев, знамо, свои капризы.
Мне б разобраться с тазиком полотенец…
Город приморский скис в межсезонной прели.
Месяц еще в море не выйдет судно.
Как симбиоз торговца и менестреля,
Я проволучке даже и рад подспудно.
Я по салонам — об Абеларде, Юме,
Люмен, феномен, тэта, опять же, дзета…
А между тем, перец сыреет в трюме,
Палуба в кружево вредным жучком изъета.
Все к одному — не избежать ремонта.
К маю просохнем, купим шелков на сдачу.
Смертной чертой линия горизонта
Перед глазами заново замаячит.
Леди, скажи, зачем ангелицу плена
Напоминаешь, шахматы к битве строя,
Ту, что как звали, так и зовут — Елена,
Из-за которой сгорела родная Троя?
Греки ошиблись, — вовсе Парис не умер,
Тот, кто проник в Эдем, наплевав на право
Доступа… Дальше — сатира, она же — юмор,
Перец, матросы, «Windows», вау, браво…
Леди, скажи — куда мне теперь вернуться?
Город мой стерт времени поцелуем
Даже со стекол памяти. Не согнуться —
Значит — сломаться. Я же еще балую….