Сергей Есенин - Том 3. Поэмы

Отрицательно оценил «Анну Снегину» эмигрантский критик и литературовед К. В. Мочульский, автор ряда крупных исследований о русской классической литературе: «В поэм‹е› Сергея Есенина „Анна Снежина“ ‹так!› — тургеневский „усадебный“ сюжет рассказан языком франтика-конторщика. Элегия воспоминаний, цветущей сирени и „разросшегося сада“ уснащена заборными словечками» (газ. «Звено», Париж, 1925, 12 окт., № 141). Критик не ограничился этой беглой оценкой и вскоре посвятил поэме специальную большую рецензию, которая была написана при жизни Есенина, но увидела свет уже после его смерти в брюссельском журнале «Благонамеренный» (1926, № 1, с. 155–156). К. В. Мочульский расценил «попытки автора возвести себя в романтические герои» как «крайне плачевные»: «Есенин в роли чувствительного мечтателя — зрелище занятное. Крестьянский паренек, малый бойкий и озорной, вдруг декламирует „как хороши, как свежи были розы“. Что скажут советские критики: ведь это непорядок — у пролетарского поэта — „дворянская идеология“! И дело происходит в семнадцатом году не девятнадцатого, а двадцатого века.

Романтизм Есенина особенный. „Усадебная тема“ разработана им в „народном“ стиле; вокруг „разросшегося сада“ буйствуют пьяные мужики и замирающие звуки романса чередуются с матерщиной. Поэма, несмотря на всю свою чувствительную серьезность, кажется пародией. „Поэтический“ сюжет с мещанско-фабричной фразеологией. Глинка не вышел…» Холодно воспринял поэму М. Горький. В письме редактору Кр. нови А. К. Воронскому, пославшему ему в Сорренто номер журнала с «Анной Снегиной», он написал 18 июня 1925 г.: «Есенин в 4-й книге „так себе“» (Архив А. М. Горького. ИМЛИ).

Другие критики (в основном в провинциальной прессе) рассматривали «Анну Снегину» как свидетельство поэтической зрелости Есенина. Рецензент газеты «Советская Сибирь» писал в «Литературных заметках», посвященных Кр. нови № 4, что «Анна Снегина» значительно уступает многим из лучших поэтических произведений Есенина, напечатанных за последнее время, и вместе с тем отмечал, что в этой вещи поэт «идеологически преодолевает себя» и «приближается к проблеме широких социально-психологических обобщений, с одной стороны, а с другой — к проблеме поэмы-романа» (газ. «Сов. Сибирь», Новониколаевск, 1925, 28 июня, № 145; за подписью «Новус»). А. Меромский в рецензии на Кр. новь № 4 отметил: «Из стихов лучшие — есенинские. Его поэма в стихах „Анна Снегина“ — большая, с сильным и умело использованным уклоном в сторону классицизма, вещь. Великолепно владея формой, Есенин и сюжетно интересен в „Снегиной“. Если не считать отголосков выветривающегося уже былого его литературного озорства, например: „В России теперь Советы…“ ‹до слов „А брат мой в штаны намочил…“›» (газ. «Красная Татария», Казань, 1925, 1 июля, № 144). Критик В. Галицкий писал об «Анне Снегиной»: «Читая ее, испытываешь чувство, словно сидишь летом, в жаркий, палящий полдень в прохладном саду под тенью ветвистого, душистого дерева. Безоблачна синева неба. Движутся солнечные узоры. Пенье, гимн природе раздается кругом.

Так ясно, так покойно, светло.

Жизнь, жизнь так и дышит, так и веет от стихов „Снегиной “.‹…› Такой брызжущий каскад веселья, такой гудящий водопад радости мы встречали лишь у одного русского поэта — Пушкина» (Лит. обозрение газ. «Нижегородская коммуна», 1925, 15 дек., № 287). Все три последние процитированные положительные рецензии Есенин читал: они были вклеены в тетрадь с вырезками, куда поэт собирал критические отклики на свои произведения. Высоко отозвался о поэме А. К. Воронский: «„Годы молодые“, „Русь советская“, „народные“ „Персидские мотивы“, „Анна Снегина“ — идеологически и художественно крепко“» (Из конспекта статьи Воронского, сделанного Д. Фурмановым — (см. РЛ, 1976, № 3, с. 175–176; цит. по сб.: «Русские писатели о литературном труде, т. 4, Л., 1956, с. 708).

Действие «Анны Снегиной» происходит с весны до поздней осени 1917 г. и в 1924 г. Связь поэмы с реальной действительностью прослеживается по ряду деталей, получивших отражение в тексте и отмеченных родными и близкими поэта. С. А. Толстая-Есенина считала, что «Анна Снегина» в значительной мере автобиографична: «В ней отразились некоторые моменты из личной биографии поэта и революционные события в Петрограде и в деревне, очевидцем и участником которых был сам Есенин. Во время Февральской и Октябрьской революции Есенин был в Петрограде. В зачеркнутом отрывке о Блоке, о травле его „Мережковскими“ и о „Двенадцати“ поэт, видимо, хотел дать описание борьбы, происходившей с самого начала революции между контрреволюционно-настроенной группой, возглавлявшейся Мережковским и Гиппиус. ‹…› Лето 1918 года Есенин провел в Константинове и, конечно, был очевидцем явлений, происходивших в революционной деревне» (Комментарий). Е. А. Есенина вспоминала о событиях и лицах, получивших отражение в поэме, о пребывании поэта в Константинове летом 1917 г. (Восп., 1, 43–46) и 1918 г. (в поэме отнесены к весне и лету 1917): «1918 год. В селе у нас творилось Бог знает что.

— Долой буржуев! Долой помещиков! — неслось со всех сторон.

Каждую неделю мужики собираются на сход. ‹…› В 1918 году Сергей часто приезжал в деревню. Настроение у него было такое же, как и у всех, — приподнятое. Он ходил на все собрания, подолгу беседовал с мужиками» (Восп., 1, 49).

А. А. Есенина также писала о константиновских впечатлениях, которые нашли отражение в «Анне Снегиной». «За церковью, внизу у склона горы, на которой расположено старое кладбище, стоял высокий бревенчатый забор, вдоль которого росли ветлы. Этот забор, тянувшийся почти до самой реки, огораживающий чуть ли не одну треть всего константиновского подгорья, отделял участок, принадлежавший помещице Л. И. Кашиной. Имение ее вплотную подходило к церкви и тянулось по линии села. ‹…›… А слова в поэме „Анна Снегина“:

— относятся к имению Кашиной. ‹…› Белый каменный двухэтажный кашинский дом утопал в зелени. ‹…› Дух захватывало при виде огромных кустов расцветшей сирени или жасмина, окружающих барский дом, дорожек, посыпанных чистым желтым песком, барыни, проходившей в красивом длинном платье…» (Восп., 1, 58–59, см. также сходное описание имения Л. И. Кашиной в воспоминаниях ее сына Георгия (Юрия) Николаевича Кашина — цит. по статье И. Бурачевского «Девушка в белой накидке» — журн. «Огонек», М., 1977, № 46, с. 20–21).

«Названия деревень «Криуши» и «Радово», — писала С. А. Толстая-Есенина, — заимствованы из жизни. Две деревни с такими названиями существуют в округе села Константинова, но друг от друга отстоят далеко. Одна из них находится около Радовецкого монастыря, памятного Есенину по детским впечатлениям. В одной из своих автобиографий он рассказывал, как ‹…› бабушка водила его, трехлетнего ребенка, на богомолье в Радовецкий монастырь» (Комментарий). В. В. Полторацкий, уроженец Мещеры, вспоминал, как его отец, слушая рассказ возницы из «Анны Снегиной», сказал: «Погоди-ка, ведь это о нашей Криуше. ‹…› Действительно, какое у них житье: на всю деревню одна соха. И главное, правда» (в его кн. «Жизнь Акима Горшкова. Рассказы и очерки». М., 1965, с. 200–203). По наблюдению лингвиста М. Орешкиной, выбор этих топонимов продиктован также их «говорящими» названиями: «Криуши является названием-характеристикой бедной, „обнищалой“ деревни; название села Радово вызывает представление о зажиточной и счастливой жизни ее обитателей. ‹…› Такое семантическое противопоставление топонимов ведет свое начало из классической сатиры (у Салтыкова-Щедрина города Глупов и Умнов , у Некрасова Заплатово, Дырявино, Разутово, Знобшиино и село Избытково, Непотрошеная волость)» (журн. «Русская речь», М., 1974, № 2, с. 40–41).