Евгений Клюев - Зелёная земля

не ходи за границу возможности,

не мечтай о таком далеке.

Жизнь смеётся – банальная, пегая:

– Я Тебя Никому Не Отдам, -

полоумным анапестом бегая

по твоим драгоценным следам.

Загорелся фитилёк в ночнике,

заметался мотылёк в уголке,

а часы идут – и сбились с пути,

и показывают грусть без пяти.

И, сама ещё не зная к кому,

занавеска улетела во тьму,

и звезда упала наземь с ветлы,

и глаза твои ночные светлы.

Перед тем как нам с тобою уснуть,

хочешь – я тебе скажу что-нибудь?

Под нашим оранжевым, в дольках, зонтом,

а нет – так под чёрным зонтом

давай мы окажемся в парке пустом,

а нет – так пускай не в пустом.

Давай громыхать прошлогодней листвой -

старьёвщика лавка, boutique…

Пусть сойка летит над твоей головой,

а нет – так пускай не летит.

Довольно тогда, чтобы в березняке

стрельнула одна свиристель,

а нет – так довольно, чтоб невдалеке

какой-нибудь дрозд просвистел.

Ну ладно, и так, без дрозда, не беда!

И я, одиноко бредя,

твержу: хорошо, пусть не будет дрозда.

Но пусть уж тогда – и дождя!

Александрийская лазурь

Не знаю, чей высокий росчерк

прервал чреду весенних бурь,

но целый день меня морочит

александрийская лазурь.

К чему чужих ремёсел тайны

тебе, – нашептывает дурь, -

что тебе в словосочетаньи

александрийская лазурь?

Всё! – говорю, и – прочь из дому:

лазурь, я не могу без Вас;

всё! – говорю, – что по-другому

нет сил и смелости назвать:

вперёд, вперёд бесповоротно,

где из-за каждого угла

и где из каждой подворотни -

александрийские дела!

Так я, наверно, умираю:

лазурь, не покидай меня,

коснись меня слепой игрою

голубоглазого огня!

Вернув назад всё, что дарили

(гуляли, помню, в золотом!), -

бегу, хватая праздным ртом

лазурь чужой Александрии.

Бьянка ди Венеция

Это только дефиниция,

это больше ничего,

только бьянка ди Венеция -

колокольчик речевой,

это только интонация

из чужого далека:

банка с бьянка ди Венеция

полетела в облака!

Не зелёными каналами,

а канавами в снегу,

а свинцовыми белилами

пробавляюсь как могу -

не весёлыми посулами,

а суровыми «держись!»

…а свинцовыми белилами

угощаю нашу жизнь.

Но отравленная специя

украшает бедный стол -

банка с бьянка ди Венеция

на подносике пустом.

Неаполитанская жёлтая

Что ж так тяжёл и тёмен шёлк твой,

что ж так далёко до весны?

Ты неаполитанской жёлтой

хоть капельку одну возьми,

беспечной кисточкой своею

взмахнув и уронив мазок!

Вот так: теперь уже светлее,

но, может быть, ещё разок?

Или тогда китайской джонкой

в сухие уплывём края,

раз неаполитанской жёлтой

нам не хватает, жизнь моя,

или не так… оставим это:

с нас хватит, жизнь моя, вполне

полоски узенького света

в одном зашторенном окне.

Зелёная земля

Ты помнишь, как толпились годы

на берегу – и в их толпе

зелёная земля свободы

уже мерещилась тебе?

Куда мы только не летаем

с тоски, зелёная земля:

наш рай земной необитаем

и непригоден для жилья!

Да было ль вообще – хоть что-то?

Травинка? Ветка бузины?

Смешно, когда уже все счёты

с судьбою, в общем, сведены -

и даже на хороший ливень

наш небосвод не слишком щедр!

Но вот – просвечивает зелень

сквозь сумрак водянистых недр…

и против всех событий прежних

крутя колесико руля,

ты вновь спешишь туда, где брезжит

твоя зелёная земля!

Умбра

Что там звенит, как будто домбра,

под тонким драпом пальтеца -

без остановки: умбра, умбра…

одна лишь умбра без конца!

Что б ни текло, что б ни горело,

ни бухало над головой -

я тень от Вашего Umbrella

на черепичной мостовой!

Бездумное моё веселье -

быть рядом с Вами целый день

не вымершим, забытым всеми,

последним умбром меж людей.

Не вымершим, забытым всеми…

ах, умбра, умбра, где твой род -

красно-коричневое племя

костры переходивших вброд!

Бакан турецкий

Бакан турецкий, барабан

турецкий – сделал бам-бам-бам:

ах, объяснимся по-турецки

или хотя бы по-дурацки -

поняв друг друга по губам!

И это красное вино -

не по-турецки ли оно,

все тайны мира открывая,

твердит, что выведет кривая

куда-нибудь – не всё ль равно!

И эта красная строка -

не по-дурацки ли легка,

не так же ли в огне запала

спешит: начните как попало,

как можете… жизнь коротка!

Ну что ж, начнём: бакан-бакан… -

молитвой никаким богам

на никаком своём наречьи!

А турок турка не турече -

и все с кистями по бокам!

Что за улица, за умница,

за пустынница, за скрытница -

мелким камешком аукнется,

мелким камешком откликнется.

А поэзия гремучая

в золотом своём и бронзовом

бросит звук и, долго мучая,

всё запаздывает с отзывом.

И не знаешь, сколько ждать его

у затишья на окраине -

тот комок пространства сжатого,

звук последний, звук нечаянный.

Из молчанья, из безликости

вырастает Образ Имени…

Что в пространстве не откликнется,

то откликнется во времени.

Приступ кончился злости -

и в горло потёк

свежей утренней грусти

прозрачный глоток -

апельсиновый сок воскресенья.

Кто был прав, кто не прав,

кто был граф, кто не граф,

кто был рад, кто не рад,

кто был раб, кто не раб -

пусть решают теперь фарисеи.

Были доводы грубы -

и смолк барабан.

Я дарю тебе губы:

ударь по губам -

и исторгнется тихое слово.

Кто пил мёд, тот поймёт,

кто пил яд, те простят,

но ещё не истёк

апельсиновый сок

дня воскресного, дня выходного.

Зелёная букашка леса,

зелёная букашка лета -

один пустяк живого веса

на вашем топчется плече,

как маленькая стюардесса,

звезда небесного балета,

душа высокого полёта

и что-то, кажется, ещё.

Ах, лес ты мой, зелёный сторож,

давай ты как-нибудь устроишь,

чтоб хоть одно из всех сокровищ

не исчезало вообще!

Смеётся лес: живи пока что,

пока зелёная букашка

на узком топчется плече

в последнем солнечном луче.

На языке дождя – вы слышите: нелепо,

вы слышите: легко, вы слышите: светло -

уже который день болтает с нами небо

и мокрое от слёз оконное стекло.

На языке дождя… – разучивая звуки,

на языке дождя научимся сказать

печальные слова о маленькой разлуке,

о панике в глазах и о пути назад:

через промокший сад в деревьях голенастых,

через продрогший двор и поздний разговор -