Евгений Клюев - Зелёная земля

кроме разве «написано пышно».

Всё написано пышно, за что ни возьмись,

и, как мышь, забивается бедная мысль

в бездну первой попавшейся щели:

мысль – она ведь боится такого всего

и, споткнувшись о первое встречное «О»,

ускользает и просит прощенья.

Мысль не пашет, не пишет и не говорит -

мысль кусты подстригает и тихо хандрит:

ни друзей у неё, ни знакомых…

А чуть ночь – так садится в саду на траву

и, вздохнув глубоко, отправляет в Москву

рой ютландских ночных насекомых.

Мысль – она ведь спартанка, затем и молчит,

прижимая к груди беззащитный свой щит -

сколько ты перед нею ни ахай.

Стиснет до крови губы – поди разожми,

и годами, веками стоит пред людьми,

и лисёнок у ней под рубахой.

Так истории Спарты как раз и гласят -

знать бы только, зачем мы воруем лисят

и потом не даём объяснений…

У меня всё нормально, не плачь обо мне,

просто я проживаю в такой вот стране -

иногда как-то слишком осенней…

18

…так, почти никаких не оставив следов

и почти никаких не дождавшись плодов,

просто «выйти на брег» – и, в ударе,

вдруг спасти сто медуз, возвратив их воде

(твёрдо зная о том, что медузы везде

признаются как вредные твари!).

Дай кому-нибудь жить – не торгуйся, а дай,

и за это получишь от Бога медаль

как «Спасатель медуз» – тоже титул!

Всё равно, как ты вносишь свой вклад и куда…

А медузы, мой друг, – так и так в них вода,

океан так и так бы их выпил.

И пойдёшь ты по брегу – медаль во всю грудь -

и, медалью пытаясь весь мир обмануть,

будешь гордо смотреть на сограждан.

А они пред тобою падут на песок,

восхищаючись, как ты далёк, и высок,

и красив, и спесив, и наряжен!

Тоже дело, конечно: ведь, как ни суди,

а медаль на груди есть медаль на груди -

лишь бы только поярче сияла!

И в далёком краю, вообще говоря,

получается, значит, ты прожил не зря,

да и сделал, пожалуй, немало.

Ибо смысл, как известно, в напрасном труде:

не суди себя по отношенью к воде,

к небесам и камням… постарайся

делать дело – пустое, но в поте лица:

и в медалях вернёшься в объятья Отца

ради жизни – хоть скучной, да райской!

19

…говорят, хорошо быть придворным шутом

и вести разговор как бы и не о том,

а на самом-то деле – об этом:

ведь о чём же ещё разговоры вести,

как не, скажем, о том, чтобы бремя нести -

бремя быть дураком и поэтом!

…чтобы бремя нести, чтобы время нести -

и, случайно замешкавшись где-то в пути,

обронить это самое время

прямо, скажем, в какой-нибудь бурный поток -

как роняют монетку, перчатку, платок:

огорчаясь, седея, старея,

но – смеша! Это просто – смешить королей:

чем ты немощней, тем королю веселей,

ибо сам он дитя без изъяна.

Он повесит тебя на шнурке золотом

раз пятнадцать, но сам же и снимет потом,

повинившись – возможно, не явно.

А затем, растопляючи вечности лёд,

принц прохожий к костям твоим тихо прильнёт

и шепнёт тебе: «Бедный мой Йорик!» -

и за это одно уже должность шута

всем другим должностям на земле не чета -

как бы опыт шута ни был горек!

Это ведь ничего, что я так хохочу?

Я успею ещё обратиться к врачу

за диагнозом (дескать, помешан) -

я покуда ещё не дошёл до черты,

хоть давно с королём обветшавшим на ты

и давно уже, в общем, повешен…

20

…вот уж правда смешно: заблудиться в стране,

видной только при солнечном свете, а не

при луне: королевство исчезло!

Ночь нечаянно стёрла его берега,

будто нету на свете страны ни фига,

если вдуматься – и если честно.

Впрочем, если так честно, то нет и меня -

на исходе любого отдельного дня

все собаки собьются со следу!

И, хоть я в ста местах побывать обещал,

я не так отношусь педантично к вещам -

и совсем никуда не поеду.

Среди правил игры, а они нехитры,

я люблю лишь одно – выбывать из игры,

выбываю – и гладки все взятки,

а водящий… водящий, увы, обречён

бесконечно водить – и ему нипочём

не найти, где кончаются прятки,

ибо нет им конца! Как страна ни мала,

есть и тут три сосны – три коварных ствола,

три прямых, параллельных, несносных…

А раз есть три сосны, то задачи ясны:

к ним с какой бы ты ни подошёл стороны -

всё равно пропадёшь в этих соснах!

Напиши мне сюда, мой Далёкий Восток -

лишь в стволах забелеет письма лоскуток,

да рожок затрубит в перелеске -

я, глядишь, и пойму, как мне выбраться вон,

ибо кто же спасёт, если не почтальон -

импозантный такой, королевский!..

21

…а Эвксинскому Понту – ему бы шуметь,

да гудеть, да греметь, да молчать не уметь,

да сводить со мной старые счёты!

Вот и август… – я месяц имею в виду:

я другого названья ему не найду -

никакого намёка, да что ты!

Мне зачем же оно, мне какой же резон -

я не как там… не Публий Овидий Назон,

я не брошен корсарам, пиратам!

Что ж касается понта, то, видимо, он,

хоть и грозен, да мною давно приручён -

так что всё хорошо, император!

Эти волны, когда бы я ни прибегал,

узнают меня издалека по шагам -

и бранятся, как старая нянька:

дескать, где ж тебя носит, сорвиголова,

тут чужая страна, тут тебе не Москва -

до чего ж извозился-то, глянь-ка!

Ну а «Скорбные письма» есть попросту жанр -

жанр такой… что бы кто бы ни воображал:

дань былому, традиции, моде!

Потому что – мы с глазу на глаз говорим? -

как-то, в общем, не тянет в блестящий твой Рим,

как-то он ни к чему уже, вроде…

Да не так я, пожалуй что, и виноват,

чтоб отсюда кричать: «Император, виват!»

Я пою себе песни другие,

только… чёрт его знает, какая из мух

раздражает мой слух, безупречный мой слух -

муха… мушка, душа, ностальгия…

22

…глупо, глупо и глупо, но так уж оно

у меня и подобных мне заведено:

делать глупости и защищаться -

против тех, с кем не только не век вековать,

но кому на тебя вообще наплевать…

тоже, в общем-то, некое счастье!

Твёрдо зная, что миру нет дела до нас,

презирая Парнас, не ходя на Парнас,

всё же – слабо интересоваться,

как дела на Парнасе: немножко следя

за развитьем событий, за ролью вождя…

любопытствовать, но не соваться!

Я живу далеко, ни во что не суюсь,

но когда мне и тут вот советский союз

предлагают под видом искусства,

я почти что сражён, а когда я сражён,

то уж лезу совсем, так сказать, на рожон,

не спуская такого паскудства -

что, конечно же, зря!.. Вообще-то я лишь

посторонняя птица, случайная фишь -

хорошо бы мне знать своё место -

где-нибудь на краю, на отшибе, в тени

между «здесь» и «вдали», между «мы» и «они» -

без согласья, но и без протеста.