Александр Житинский - Снежная почта

Звезда упала с неба
Совсем не потому,
Что не хватило хлеба
Тебе или ему.

Звезда с небес упала,
Как яблоко, сладка.
Души нам не хватало,
Такого пустяка!

Вот и все. Замолчала.
В пустоте полечу
От исхода к началу
По прямому лучу.

Пролетая над вами,
Помашу вам рукой.
Низко над островами,
Над Невою-рекой.

Упаду на торфяник
И зароюсь во мху,
Где, как маковый пряник,
Блещет день на бегу.

Какое счастье – быть свободным
От разговоров, от статей,
От книг с их жаром благородным,
От любознательных друзей,
От развлечений, от погоды,
От женщин, Бог меня прости! —
От вдохновения, от моды
И от работы до шести.

Какая радость – жить счастливым
Для разговоров, для друзей,
Для книг с их миром молчаливым,
Для праздников, для новостей,
Для размышлений, для природы,
Для женщин, черт бы их побрал! —
Для вдохновенья, для свободы,
Которой так и не узнал.

Чужие столики томились,
Чужая музыка плыла,
Чужое пиво шевелилось
В стаканах чешского стекла.

Вокруг меня чужие взгляды
Скользили вдаль из-под руки,
И чьи-то души были рядом,
Но бесконечно далеки.

И в одиночестве, как в яме,
Я был чужим, я был ничей,
Уже оставленный друзьями,
Еще не встретивший друзей.

Дерябнем по маленькой, что ли?
Посмотрим стакан на просвет.
В моем мутноватом глаголе
Давно уже крепости нет.

Дерябнем по-тихому, чинно,
Без всяких возвышенных фраз.
Причина? Найдется причина!
Была бы возможность у нас.

Мы смирные, мы не деремся,
Не черпаем удаль в вине.
Смирны мы, пока не напьемся,
А если напьемся – вдвойне.

Мы тихие. Так получилось,
Что сдержанность стала лицом.
Не можем, скажите на милость,
Назвать подлеца подлецом!

Не можем мы даже признаться,
Что больше не можем… Каюк!
Остыли мы, милые братцы,
Сгорели внутри, как утюг.

По-прежнему, разве что, в силах
По старой привычке своей
Всем скопом кричать о России,
Когда надо плакать по ней.

Наклонился сугроб вислоухий,
Словно пьяный, держась за фонарь.
Сонно кружатся белые мухи,
На земле происходит январь.

И такое кругом постоянство,
Застарелое, как граммофон,
Что спасаешься чудом от пьянства:
То ли день пролетел, то ли сон?

Подо льдом не шевелятся реки,
И порою представить легко,
Что живешь в восемнадцатом веке,
Где барокко или рококо.

Сядешь в сани. Запахнута полость.
Застегнешь меховой воротник…
Где она, петербургская повесть?
Желтым глазом косит коренник.

Погоняй! За Михайловский замок,
По Фонтанке, мохнатой, как ворс.
Часовой у шлагбаума замер
Или попросту, бедный, замерз?

По Фонтанке!.. Пока не напомнит
О другом и не вывернет руль
В ту же полночь спешащий на помощь
В милицейской машине патруль.

Вот город мой: собор граничит с небом,
Фонтанка, вся засыпанная снегом,
Набухшие от сырости дома
И мокрая, как варежка, зима.

Вот город: он возник за поворотом.
Автомобиль с забрызганным капотом,
Слепой на перекрестке светофор
И день, ушедший крадучись, как вор.

Вот город: он хрипит уже, простужен.
Вот Летний сад: он никому не нужен.
Речной гранит лежит на берегу
И выгибает мостики в дугу.

Вот город мой: принадлежит любому.
Но произносишь: «Нет не мне, другому!»
Но произносишь: «Вовсе никому!» —
Весь до корней принадлежа ему.

В капризном рисунке зимы
Деревья и люди размыты.
Вот в Летнем саду – это мы,
А статуи плотно забиты.

Вот в Летнем саду – это нас
Кружило, как листья, недавно.
Теперь мы взрослее на час,
И снег опускается плавно.

Теперь мы выходим вдвоем
Прогуливаться по аллеям
И вот, обогнув водоем,
Взглянуть друг на друга не смеем.

Черная речка густа и грустна,
Черная речка без дна.
Плачет трамвай, пролетая над ней,
Искрами синих огней.
Редкий прохожий, подняв воротник,
К низким перилам приник.
Черная речка, как чертова вена:
Серая, снежная, смертная пена.

Дворник со скребком,
Музыкант со скрипкой.
Пес бежит бочком,
Сфинкс лежит с улыбкой.

Все обман, все жуть,
Всюду знак вопроса.
Снег летит, чуть-чуть
Наклоненный косо.

И река, и мост
Лейтенанта Шмидта,
И заморский гость
Белой ниткой шиты.

Мало кто знаком
В панораме зыбкой:
Дворник со скребком,
Музыкант со скрипкой.

Мокрый снег за воротник
Опускается бездомно.
Человек к стеклу приник,
Площадь мутная огромна.

Ни души. Один маяк
Александровский подсвечен,
И прохожий, как моряк,
Правит к берегу, поспешен.

Утром все заледенело,
На морозце звякая.
Солнце добела нагрело
Самовар Исакия.

Где там тени, что направо
И налево шастали?
Улыбается застава
Нарвская от счастия.

Улыбается прохожий
С поднятым воротником,
Улыбается, похоже,
Даже дворник со скребком.

Говорит, набычив шею:
– День-то, день-то! Вашу мать!
Ну, а дальше я не смею
Речь его пересказать.

Не декабрь – начало марта!
Ледяной по крышам звон.
И синоптик прячет карты
С указаньем на циклон.

Здравствуй, год семидесятый!
Различаю за чертой
Профиль времени усатый
В тонкой рамке золотой.

То ли память, как овчарка,
По следам моим бежит,
То ли выпитая чарка
Мне несчастье ворожит?

Вижу год, как на ладони,
В отрывном календаре.
Не участвую в погоне,
Не участвую в игре.

Но когда пробьют двенадцать,
Точно обухом, часы,
Надо, надо улыбаться
В золоченые усы!

Кто обидел эту зиму?
Не припомнить на веку:
Ленинград подобен Крыму,
Крым подобен сквозняку.

Навсегда пропала вера.
Старый дедушка Мороз
Неприятен, как холера,
И бессилен, как прогноз.

А зима все плачет, плачет.
Мокнут перья снегирей.
– За окном водичка скачет! —
Как сказал мой сын Сергей.