Юнна Мориц - По закону – привет почтальону

Шёл дождь со снегом, густо шёл народ,
По сторонам восторженно не глядя,
Не видя, что по снежной каше вброд
Идёт себе такой булатский дядя.

Его совсем никто не узнавал.
Все шли походкой журавлей и цапель.
И снег с дождём Булата покрывал
Хрусталиками, зеркальцами капель.

Неузнаванье это под водой,
Водой небес, летящей в заморозке, —
Вот прелесть вольной жизни молодой!..
Он стал совсем булатским, как подростки,

Совсем булатским – как давным-давно,
За триста лет до узнаваемости адской…
И был он весь – булатское вино
Из винограда юности булатской.

РУССКОЙ АФРИКИ ЭЛЛАДА

Мороз и солнце, день чудесный —
Вот страшной силы красота,
Её слепящий блеск небесный,
Её интимные места.

Вот – русской Африки Эллада,
Вот – Рима русского Стамбул,
Столбы чудес и свойство взгляда
Сдвигать тела и ритмов гул, —

Тогда поэзия гудела,
Как в галактический мороз
Гудит расплавленное тело
Светила с пламенем вразброс.

Так не гудят теперь, как предки
Гудели, встретив саранчу…
Мороз и солнце – день Поэтки,
Зрачком сдвигающей… Молчу!

НАЧАТЬ С НУЛЯ

Расчислив даль, сравните результат
С тем, что давало исчисленье близи,
И выйдет, что не звёздны топи блат
И нет всемирной славы в этой слизи.

Начать с нуля – неточный перевод
Того, что означают вереницы
Событий, где работает завод
Нулей, чьё место – после единицы,

Не до, а после!.. Ясного ясней —
Готова единица их повесить,
Когда нули толпятся перед ней
И делит всякий нуль её на десять!

Начать с нуля!.. Вдали – нули крупней
И всякий нуль тебя на десять множит,
Сопровождая… Но всего трудней
Остаться единицею, быть может.

История лжива, кровава, бесстыжа,
Её персонажи – убийцы и воры,
Но здесь продаётся наркотик престижа,
Легенды и мифа растут помидоры
И сладости славы – те финики, фиги
Страстей героических, подвигов жутких,
На этом наркотике пишутся книги
И лживопись правды, где зверские шутки,
Портреты баталий, посуды и пищи,
Руна золотого и голого тела —
Добычи, которая воет, и свищет,
И мстит, потому что она не хотела,
Но кто её спрашивал?!. Этот экзамен
Сдаётся задолго до главных событий,
Которых никто не увидит глазами,
Никто из носящих одежду из нитей…
Историк шпаклюет, и красит, и белит,
И шьёт репутации, авторитеты,
А правда – без глупостей – макиавеллит,
Жестокая, голая правда планеты,
Добычи, которая стадна и стайна
И мстит, потому что она не хотела,
Но кто её спрашивал?!. Лживопись тайны,
Руна золотого и голого тела.

Какая-то во всём ожесточённость.
Да не какая-то, а именно такая,
Когда мозгов сплочённая учёность
Плодит кошмары, глобус развлекая

Самоубийством совести, разбоем,
Враньём, чреватым прибылью кровавой.
И мы – не шваль, и способ свой откроем —
Смакиавеллить и увиться славой.

Ожесточась учёностью сплочённой, —
И только так! – останемся в природе,
Где лирика есть корень, извлечённый
Из ужасом очищенных мелодий.

ТУЧА

Приковали медведя к столбу,
Чтоб натаскивать сучек и псов.
Удавился он цепью,
Обманул он судьбу,
Обмочил он траву —
И усоп.

В академии этих наук
Полагают, что был недогляд:
Цепь случайно запутал,
Свихнувшись от мук,
Зверь-наживка, учебный снаряд.

А над той академией
Туча висит,
Всех наук поточней, поумней.
Дождь из тучи
На сучек и псов моросит,
И медвежья улыбка у ней.

Человеки не знают, цена какова
За отмазку от пыточной тьмы.
Туча знает,
Медвежья её голова, —
Знает всё, чем прославились мы…

РУКОПИСЬ

Это вам не галерея,
Это вам не вернисаж,
Это рукопись такая,
Окна плавают по ней.

Окна плавают в дожде,
Ночью плавают везде,
Это рукопись такая,
А не выставка стихов.

Это перьями и кистью,
Всем, что было под рукою,
(Книги пишут по-другому!),
Это рукопись такая.

Это – рукопись поэтства,
Рукопись меня в природе,
Рукопись по ходу тела
И по множеству причин…

Что вытворяли греческие боги
И как потворствовали жуткому разврату,
Известно всем, кто вовремя прочёл.
Поэтому избыточные вздроги
Античникам не свойственны… Зарплату
Им выдают натурой, в виде пчёл,

Творящих мёд из древнегречки мифа,
Где остаётся в силе всё, что гибнет,
И целому равна любая часть
Коня, Геракла, камня и Сизифа,
К которому тот самый камень липнет,
Что нам так чудно не даёт пропасть.

И тащит нас, всё время тащит в гору
Тот камень, чертыхая труд напрасный,
Когда мы падаем, а он наоборот —
Готов лететь, подобно метеору,
Но друг Сизифа, преданный и страстный,
Он, улетая, всех с собой берёт.

Бедная семья, каменоломня,
Мимо проезжающие франты,
Девочка поёт, себя не помня,
В кабаке… Возможны варианты.

Мрачный городок, шахтёры, прачки,
Поезд, господин, сосущий граппу,
Девочка и две её собачки
Пляшут, мелочь собирая в шляпу.

Солнце, европейская столица,
Площадь в синем, жёлтом и зелёном,
Девочка, поющая как птица,
На плечах – ремни с аккордеоном.

Проходимец, падкий на таланты,
Глаз кладёт и приглашает детку
В баре петь, в кафе, крутить рулетку
Случая… Возможны варианты.

Главное – чтоб здесь не прекратили
Шляться проходимцы, шляться франты,
Фабриканты случая и стиля,
Ангелы (возможны варианты!),

Главное – чтоб вылезли на воздух
Все авантюристы, фабриканты
Славы, предначертанной на звёздах,
В остальном – возможны варианты.

Жизнь – это случай.
И поэзия на случай
Окажется, быть может, наилучшей —
На случай жизни, если даже вдруг
Случится завтра идиот наук,
Случайно обнаруживший планету
На случай жизни, здесь которой нету.

Но если есть на той планете случай,
Тогда и там поэзия на случай
Окажется, быть может, наилучшей…
Она на случай жизни – в самый раз!
Случайная, как жизнь, из той же ткани,
Мгновеньями живёт она, рывками,
О случай жизни обдирая свой окрас,
И этот случай, длящийся веками,
Трепещет в ней, случайностью искрясь.