Юнна Мориц - По закону – привет почтальону

На случай вечности никак не претендуя,
Цветок трепещет, птица, бабочка… Иду я
Случайно там же, где поэтствуют они,
Прекрасно зная и о смерти неминучей.
Смерть – это случай жизни, жизни случай
Последний. Гаснет солнце, извини,
Случайности кончаются. Верни
Случайности! Не слушай болтовни,
Порочащей случайности, не слушай!..
Верни случайности! Случайности верни!
Жизнь – это случай и поэзия на случай.

Но правотой сиюминутной
Они заляпаны, что грязью,
И, ветер пользуя попутный,
Не знают меры безобразью,

Когда с последним идеалом
Расстанутся ребёнки сходу
И, обменяв, получат налом
Тоски убойную свободу,

Где смертолюбие – так сладко,
Оно, как мёд, в бездонной бочке,
Его пленительная хватка
Ломает с хрустом позвоночки…

ЕДИНИЦА ХРАНЕНИЯ

О да, в архив меня сплавляйте, к древнегрекам,
В классические волны языков,
Где по морям, по неотравленным, по рекам
Плывут флотилии поэтских стариков,

Чьи кудри, бороды шумят и плодоносят.
Местами мрамор их конечностей отбит,
Но волны вечности гребут они, матросят,
Вращая вёслами, где звёздный алфавит.

Руно там бегает, и боги – скандалисты,
Там все имеют бешеный успех.
И смотрят узкие туда специалисты,
Та недействительность – действительнее всех.

ТАКИМ ОБРАЗОМ

Край облака звёздами вышит.
Сердца сокрушая святош,
Татьяна Онегину пишет,
Компьютер у ней «Макинтош»,

На раме его монитора
Надкушен соблазна портрет —
То яблочко змея и вора,
Тот плод, на котором запрет.

Онегин на лошади мчится,
Компьютер его – поумней,
Он – денди, он – та ещё птица,
Он сбрендил от желчных камней.

А Пушкин лежит на диване,
Компьютер его – в лопухах,
Туда и диктует он няне
Роман гениальный в стихах.

Он Тане сваял генерала,
Как собственной, кстати, жене, —
Кому-то покажется мало,
Онегину – хватит вполне,

С компьютером «Пентиум Третий»
Он выглядеть будет ослом,
В малиновом встретив берете
Татьяну с испанским послом.

Вернёт ему свежесть волнений
Нажим на сердечную мышь,
Но лишний Онегин Евгений —
Одна из поехавших крыш.

А Пушкин лежит на диване,
Компьютер его – в лопухах,
Туда и диктует он няне
Роман гениальный в стихах.

Он дедушку любит Крылова,
Который, как девушка, чист,
Когда засыпает в столовой,
Свистя, как бродячий артист.

В квартире Крылова нечисто,
И в сале его седина,
Где бегает мышка для свиста
Вещиц, не имеющих дна.

У Пушкина плохо с деньгами,
Крылов изучает латынь,
Онегин украшен рогами, —
Такой вот компьютер гордынь!

Что Бродский, Довлатов, Овидий?!.
Европа их видела, да.
А Пушкина Лондон не видел,
Не видел Париж никогда.

Народы садятся в карету,
Чтоб где-то на западе слезть,
А Пушкина нету и нету
В Европе, где все уже есть.

А Пушкин лежит на диване,
Компьютер его – в лопухах,
Туда и диктует он няне
Роман гениальный в стихах.

«ВСЕ ГОВОРЯТ…»

«Все говорят…» – какой бессмертный довод,
Как много в нём кровавой простоты!..
Как медленно, как быстро этот провод,
Как жертвенно ломает он хребты,
Как безупречно убивает током,
Как выбивает почву из-под ног,
Судьбу подвесив… Как сверкает оком
Тот, кто последний делает пинок!..

Потом, потом цитаты тащит с кладбищ
Общественное мненье, тащит с гряд,
Где листья не снимают кисти с клавиш,
А рукописи как бы не горят, —
Вы слышали?.. О да! Все говорят,
Об этом только все и говорят.

Заткни свой слух руками и ногами,
Горами, облаками, берегами.
«Все говорят…» – я знаю этих «всех»!
Вовек не приближайся к ним – как птица,
Пока тебе поётся и летится,
Любовь моя, мой драгоценный грех.

И ваша действительность, вся целиком,
Давно недействительна,
Её нечувствительность в смысле таком —
Особо чувствительна.

Действительность – это чувствительность, ткань,
Особо ранимая…
Действителен даже разбитый стакан,
И боль его – зримая.

Но в час, когда на бойне интересов
Изгоем станет всяческий народ,
Который в интересах мракобесов
Страну не сдаст и не заткнёт свой рот, —
Тогда в изгойской быть хочу природе,
С изгойским снегом, на изгойском льду,
Со снегирём изгойским на свободе,
С его изгойским посвистом в саду, —
Изгойским хлебом быть с изгойской солью,
Где серебром сверкая и парчой,
Мороз, как зверь, свою диктует волю
И метит территорию мочой.

Страна – изгой?!. Народ – изгой?!. Я с ними,
Я в этом списке – первого первей!..
Тот не поэт, чье в этом списке имя
Щеглом не свищет в пламени ветвей.
Изгоев нет для Господа, для Бога,
Изгоев нет для Бога, господа!
Господь един, а черных списков много,
Изгойство Бога – вот что в них всегда…

Им подлой силой навязали эту роль,
Им отказали в человечестве и в Боге,
И вот теперь, когда они – вопящий ноль,
У победителей от страха пляшут ноги,
У победителей в мозгах летает моль
И червь безумия копает там берлоги.