Владислав Дорофеев - Вечерник

Но под землей откроются бордели,
мне в них гулять придется одному,
я вспомню все забытые постели,
где я свой член прикручивал к болту.

Вот я попал в причудливое место,
молитва здесь, как скрежет по стеклу,
здесь душу мою мнут, как будто тесто
мнёт мать, катая быстро по столу.

Сын выточит подобие затвора,
на перевес с каноном в ад сойдет,
молитвы рев раздастся из притвора,
и дьяволу печенку прошибет.

Из слова нарождаюсь, как ребенок,
и молоко причастия я пью,
из савана мне мать скроит пеленок,
я, может быть, отца вновь обрету.

2004–2005

Сидела женщина в метро
с ребенком на коленях,
склонила голову свою,
желая пробужденья.

В подземном сумраке ночном,
без внутренних борений,
ребенок спал, как под окном,
на даче, в воскресенье.

Тревожит свет его лицо,
но просыпаться рано,
а сны, как крупная роса,
искрятся на экране.

Гремят за стенкой поезда
и люди, как репейник,
или дождливая река,
вцепляются во время.

Уходят люди пополам,
и в поисках лишений
восходят молча на курган,
без лишних размышлений.

Теперь уже ночь на дворе,
внизу всегда постыло,
передвижения в толпе
бессмысленно унылы.

Стою один я в пустоте,
и в сонме наваждений
мать с сыном на холсте —
реальнее видений.

Сидят они передо мной,
сценически красиво,
их, окружая тишиной,
хранит Господь ревниво.

И трепетая на ходу,
и искренне терзаясь,
вхожу в вагон я на ветру,
пришествия пугаясь.

2005

Святителю Тихону,
патриарху Московскому и всея Руси

Качаются в Донском к обедне небеса,
под колокольный звон грядут из грома,
как тени чудотворных птиц из Рождества,
молитвой напоенные, как ромом,
монахи в клобуках из черного стекла,
рукотворя дверь призрачного дома,
читают с аналоя Книгу Бытия,
деепричастиям в ней нет основы,
в ней сердце рвется, словно ветер в паруса,
еретиков срезая, как липомы.

От одиночества тебе откроюсь,
от напряжения туманятся глаза,
густеет кровь от внутреннего зноя,
и страсть сдирается с лица, как кожура,
кружатся ангелы вокруг нас роем,
и надвигается соборная стена,
на взлете я подбит в начале боя,
и с мясом вырваны из тела ордена,
а демоны от счастья сверху воют,
ползет по швам патриархальная страна.

Владыко возглашает с аналоя,
и разверзается под посохом земля,
псов революции в колонны строя,
он отправляет в ад, отечески любя,
сохранена недрогнувшей рукою
здесь православного основа жития,
движением таинственным героя
неблагодарная Россия чуть жива,
благоухают мощи над страною
от плоскости иконостаса алтаря.

Когда душа изведала покоя,
и над землей проделала трехдневный путь,
и бесов встретила, победно ссорясь,
в молитве соплеменников открылась грусть,
в бессмысленном и бессердечном гoне,
у гроба патриарха плача наизусть,
с большевиками здесь безмолвно споря,
открыли христиане литургии суть,
прощаясь с Тихоном, познали волю,
и истину зашили вместе с сердцем в грудь.

2005

посв. Ю. Макусинскому в день его многолетия, 8 мая 2006 г.

Слева от меня буря,
справа от меня ветер,
пойду я водой буйной,
кричит мне Иисус: «Петр!»

Из лодки вступил в море,
держусь я за край лодки,
стою на волнах мокрых,
все мысли мои робки.

Вокруг простой мир сжался
в единый клубок нервов,
разжать наконец пальцы,
стою на волнах – верой!

Бояться своей плоти
приучен я был тайно,
и страх, как чужой дротик,
вошел в мою грудь рано.

Учитель идет крепко,
водою идет бурной,
как будто бы столб светлый
вновь путь указует умный.

Бросаю я край лодки,
иду по воде волглой,
движенья мои кротки,
дорогой иду торной.

Была ведь вода нежной,
держала лишь тень твердо,
но я же могу явно
брести сквозь волну бодро.

Плывут под ногой рыбы,
понять не могу чудо,
до боли я сжал зубы,
мне стало опять дурно.

И вот, как простой камень,
на дно я иду к рыбам,
вода, как сплошной пламень,
а сердце – одна глыба.

Кричу я: «Христос Милый!
Спаси Ты меня в смерти,
Твоей неземной силой
взнеси над водой с ветром!»

И вот мы теперь вместе,
тропою идем волглой,
пружинит вода жестью,
запахло вдруг нам Волгой.

2006

Весь вечер просидел я на пустой скамейке,
Смотрел, как просто сакура японская цвела,
По ветру лепестки летели, будто песня
На музыку незримых сфер отчетливо легла.

Меж ними дети шли и резко, и ревниво,
Держась покрытых черной тканью матерей,
Безмолвны были все и неосмысленно ретивы,
Преображаясь незаметно в белых голубей.

Взмывали стайкой ввысь и пламенно, и честно,
Там наслаждались в вышине присутствием любви,
Вставая на крыло осмысленно и дерзко,
Пока их мысли мило и естественно легки.

Пошел бы я ребенком малым по аллее,
Траву сминая, и шурша огнем своей руки,
Посмеиваясь солнцу в новом поколенье,
Настраивая инструмент возвышенной души.

Но через миг они уже не обнимались,
И не кружились странно в танце нежном на ветру,
На землю райскую их лепестки опали,
И разлетелись выспренно в неведомом лесу.

Тогда ничьих я слов не слышал в поднебесье,
Земная жизнь ногтём проходит острым по стеклу,
Кружатся лепестки и падают раздельно или вместе,
До наших губ дотрагиваясь на сплошном бегу.

2006

1.
Я родился, не там, где я жил,
и не там, где я жил, умирал,
и родился не так, как хотел,
и не так, как хотел, умирал.

2.
Я пропитан землею холодной,
и землею холодной убит,
не познавшее славы народной,
мое тело на камнях лежит.

И никто меня здесь не оплачет,
и никто, как свеча не сгорит,
только ангел младенцем заплачет,
и зашлет мою душу в зенит.

Но никто меня там не встречает,
и с цветами никто не бежит,
лишь архангел словами ругает,
«Не готов!» – будто гром прогремит.