Фидель Кастро - В горячих сердцах сохраняя (сборник. Рассказы и стихотворения)

Клетка? Нет! Все что угодно, только не клетка. Она ужасная, страшная, эта клетка. Есть только один способ помешать этому — убить тетку. В большом сундуке с игрушками у меня есть два пистолета, желтый и голубой, заряженные пробками. Я перерезаю шнурки, которые держат пробки, и, в каждой руке сжимая по пистолету, спускаюсь по лестницам… В столовой вокруг стола сидят разные люди, создающие вилками и ножами стук, неприличный для благовоспитанной публики. Я вхожу. Подхожу к тетке, которая в эту минуту кажется мне еще более громадной, чем всегда. Я поднимаю пистолеты. Стреляю. Обе пробки попадают ей прямо в середину декольте. Слышатся голоса, стук ножей и вилок возобновляется. «Убийца! Бродяга!» — кричит тетка. И поднимает правую руку, чтобы дать мне пощечину… И я получаю пощечину по правой щеке, но это легкая пощечина, не вызывающая боли. И тут, хотя моя тетка не подняла руки, следует еще одна легкая пощечина по второй щеке. Стук вилок и ножей не умолкает…

— Просыпайтесь, товарищ. Уже все.

Медсестра. И еще одна. Анестезиолог. Хирурги исчезли.

— Ну—ну, откройте глаза. Вот… Уже все. Все прошло превосходно.

Я опять закрываю глаза, потому что все еще наслаждаюсь блаженным состоянием.

— Ну же, товарищ, — говорит медсестра. — Или вы собираетесь остаться спать здесь?

Меня переносят на каталку. Сбоку идет другая медсестра с капельницей, поднятой высоко вверх. Вот и лифт. Меня поднимают. Теперь длинный коридор, по которому меня несут, словно мумию, ногами вперед. Дверь моей палаты распахивается, и я вижу троих: двух женщин и одного мужчину. Мне хорошо знакомы эти трое. Восхитительная, мягкая, глубокая кровать. Я засыпаю, желая вернуться туда, где меня уже нет, в мир моего детства с его прекраснейшими красками… Все трое тут. Я их знаю… Мне хочется спать… Мужчина — это Гаспар: «Доктор говорит, что ты — молодцом. Скоро тебя отправят домой. И как договорились: 26 июля мы пойдем с тобой на площадь Революции…» К кровати приближается Мирта. А та, что рядом с ней, — Вера. «Я привезла тебе одну русскую из Баракоа». Я ничего не понимаю… У меня снова закрываются глаза… И я опять засыпаю… Но теперь мне кажется, что я вернулся откуда—то издалека. Я все слышу, вижу, понимаю, но не в состоянии произнести ни слова…

— Не шевелите губами, все равно ничего не слышно, — говорит медсестра, вставляя мне в рот термометр. — Это последствия анестезии, которую вам дали: еще какое—то время вы не сможете говорить.

…Я рассматриваю Веру. Она совсем не следит за собой. Волосы у нее с сединой, и одета она кое—как. Но на ее лице — с кожей иссушенной и опаленной, как у всех людей, лица которых постоянно открыты солнцу и морским ветрам, — светятся те же глаза, изумительно чистые, глубокого, хотя и прозрачного, ярко—зеленого цвета, который меня привлек, когда я познакомился с ней в Валенсии. Она улыбается мне и берет мою правую руку в свои ладони. Я не понимаю, почему Мирта сказала про Баракоа. Она все такая же, какой я ее видел последний раз, — правда, более женственная, и, возможно, у нее больше округлились бедра…

Короткий сон, из которого я возвращаюсь, как мне кажется, тут же. Трое сидят у окна и разговаривают о Хосе Антонио.

— В любом великом событии должна прозвучать комическая нота, — говорит Гаспар. — И именно он взял эту ноту… Представляешь, восемнадцатого числа, когда была прочитана вторая военная сводка и стало известно все о вторжении, этот самый Хосе Антонио, считавший, что революцию свершил он один, решил послушать радио Майами. И вдруг — ой, мамочки! — он слышит, что высадка десанта и вправду прошла успешно, что угольщики Сьенага—де—Сапата и впрямь встретили «гусанос» [27] «Червяки» — презрительная кличка кубинских контрреволюционеров. — Прим. пер. здравицами в честь «армии освободителей», что везде на своем победном пути «воины вторжения» были встречены народом у триумфальных арок, с цветами и леденцами, и что они действительно уже в сорока километрах от столицы, в то время как «небольшое сопротивление» в Сантьяго—де—Куба сломлено. Он прикинул, подрассчитал и сказал себе: «В сорока километрах? Тогда они в Каталина—де—Гуинес, завтракают в «Пуэсто дель Конго». Бросил две рубашки, две пары штанов и зубную щетку в чемоданчик и пошел просить убежища в посольстве Бразилии. — (Обе женщины смеются.) — Теперь он в дерьме — и для нас, и для них! Вот ведь умник! Лучшее, что он может теперь сделать, — это пойти работать диктором на РадиоМату—Гросу. [28] Одна из бразильских радиостанций. — Прим. пер. Я всегда говорил: хвастун, трепло, не больше. Только болтать горазд…

Теперь они говорили о Каликсто:

— Он пошел с добровольцами из отряда по борьбе с неграмотностью. Попросил, чтобы его отправили в Сьерру, которую он знает лучше. Похоже, к концу года все там научатся читать. Так что через несколько месяцев (следует округлый жест обеих рук, указательные пальцы нацелены в пол) все войдет в колею…

Самолет спикировал так низко, что казалось, он потерял управление и вот—вот врежется в землю. Перепуганная женщина что есть силы побежала вдоль шоссе, волоча за собой двоих девочек. Из кабины это хорошо видели — стальной хищник плотнее прижался к асфальтовой полосе и завис почти над головами несчастных…

Первой споткнулась старшая из девочек, но мать в панической растерянности продолжала тащить безжизненно обмякшее тельце, не ощущая, как свинец обжигает и ее. Бежала, пока не почувствовала, как что—то теплое, липкое заскользило по плечу, а левая рука повисла плетью. Еще несколько шагов — и женщина замертво упала посреди дороги. Младшая девочка, вскочив, попыталась поднять мать. Потом крепко обняла ее и зашлась в плаче, с ужасом глядя вверх, откуда прямо на нее падала страшная смертоносная птица…

Птица улетела. А чуть дальше в небе, словно по поверхности лужи во время дождя, плыли какие—то гигантские пузыри с черными точечками под ними. Девочка потрясла мать, чтобы та взглянула, сколько подарков шлет небо взамен куклы, сгоревшей вместе с их хижиной. Но мать молчала. По ее спине стекал на асфальт странный красный ручеек. Испугавшись, девочка бросилась к сестричке. Однако и та не захотела проснуться и посмотреть, как с неба падают и падают игрушки…

Вскоре бескрайняя синева небес очистилась: пузыри, достигнув земли, полопались и исчезли. Лишь настырный самолет вновь и вновь налетал на девочку, неумолчно, неутомимо стрекоча и оставляя вокруг нее серые хлопающие дымки. И с каждым налетом ужас все сильнее сжимал детское сердце.

Еще на рассвете они услышали перестрелку. Отца дома не было — он дежурил на берегу и первым встретил агрессоров. Мать стала суматошно собирать дочерей, сама не зная, зачем это делает. Заглянул сосед, велел никуда не выходить, залезть под стол, сложив на него все матрасы, и ждать. Но укрытие соорудить не успели: над хижиной с ревом пронеслись самолеты, и она вспыхнула, точно треска, высушенная на солнце. Ненасытные языки пламени быстро пожирали ее. Схватив детей за руки, мать потащила их к шоссе…