Уильям Йейтс - Стихи. (В переводах разных авторов)

Из красной глины и лозы поставлю дом и стол,

Бобами грядки засажу по счету трижды три,

И стану жить один и слушать пчел.

И там придет ко мне покой, медлительным дождем

Сочась сквозь занавес зари на гладь озерных вод;

Там полдень пурпуром горит, а полночь — серебром,

И коноплянка вечером поет.

Я встану и отправлюсь в путь, куда меня зовет

И днем и ночью тихий плеск у дальних берегов.

На сером камне площадей, на тропке средь болот -

Я всюду слышу сердцем этот зов.

"[В Лондоне] у меня были приятельницы, к которым я захаживал на чай, главным образом для того, чтобы обсудить свои идеи, которыми я не мог поделиться с другим мужчиной, не столкнувшись с какой-нибудь соперничающей идеей, но отчасти и потому, что их чай и тосты позволяли мне сэкономить несколько пенсов на автобус до дома; однако, за исключением этого доверительного обмена мыслями, с женщинами вообще я был робок и неловок. Однажды я сидел на скамье перед Британским музеем и кормил голубей; неподалеку уселись две девицы и принялись переманивать моих голубей, смеясь и перешептываясь; какое-то время я, кипя негодованием, смотрел себе под ноги, а потом встал и направился прямиком в музей, так и не повернув к ним головы. После я часто задавался вопросом: интересно, они были хороши собой или просто очень молоды? Иногда я тешил себя любовными историями, полными авантюр, в которых мне отводилась роль главного героя, временами провидел для себя путь сурового отшельничества, а порою, смешав два идеала, умерял это суровое отшельничество периодическим впадением в соблазн. Я все еще не расстался с мечтой, поселившейся в душе моей еще в отроческие годы в Слайго, — в подражание Торо поселиться на Иннисфри, маленьком островке посреди озера Лох-Гилл; и вот как-то раз, проходя по Флит-стрит в глубокой тоске по дому, я услышал тихий плеск воды, увидел в витрине какого-то магазина фонтан с мячиком, покачивавшимся на бившей из него струе, и стал вспоминать озерную воду. Из этого неожиданного воспоминания родилось стихотворение “Иннисфри”, первые мои стихи, в ритме которых зазвучало нечто от моей собственной музыки. Я уже начал расшатывать ритм, спасаясь от риторики и того стадного чувства, которое она вызывает, но в то время еще смутно и лишь от случая к случаю понимал, что для избранной мною цели годится исключительно простой синтаксис. Пару лет спустя я бы уже не использовал ни этот традиционный архаизм в первой строке — "arise and go", ни инверсию в последней строке".

I will arise and go now, and go to Innisfree,

And a small cabin build there, of clay and wattles made:

Nine bean-rows will I have there, a hive for the honey-bee,

And live alone in the bee-loud glade.

And I shall have some peace there, for peace comes dropping slow,

Dropping from the veils of the mourning to where the cricket sings;

There midnight's all a glimmer, and noon a purple glow,

And evening full of the linnet's wings.

I will arise and go now, for always night and day

I hear lake water lapping with low sounds by the shore;

While I stand on the roadway, or on the pavements grey,

I hear it in the deep heart's core.

Отведал я эля из Края Вечно Живых [22] "…из Края Вечно Живых" (the Country of the Young): ""Страна юности" — в кельтской поэзии название страны богов и блаженных душ умерших. (Комментарии У.Б. Йейтса)

И стал безутешен — мне ведомо все отныне:

Орешником был я, [23] "…орешником был я…": "Орешник был ирландским Древом Жизни или Познания, а такое древо, несомненно, считалось в Ирландии, как и повсеместно, древом небесным".(Комментарии У.Б. Йейтса) когда средь моей листвы

Изогнутый Плуг и Кормчей звезды [24] "Изогнутый Плуг", "Кормчая звезда": "…так ирландцы, говорящие по-гаэльски, иногда называют Медведицу и Полярную звезду".(Комментарии У.Б. Йейтса) твердыню

В небесную высь вознесли в незапамятный год;

Я был тростником — стлался коням под копыта;

Я стал человеком — ветру заклятым врагом,

Ведающим одно: не будет вовек избыта

На груди у любимой его вековая боль,

Губами к ее губам до смерти ему не прижаться.

О звери лесные, о птицы небес, доколь

Любовными вашими криками мне терзаться?

I have drunk ale from the Country of the Young

And weep because I know all things now:

I have been a hazel-tree, and they hung

The Pilot Star and the Crooked Plough

Among my leaves in times out of mind:

I became a rush that horses tread:

I became a man, a hater of the wind,

Knowing one, out of all things, alone, that his head

May not lie on the breast nor his lips on the hair

Of the woman that he loves, until he dies.

O beast of the wilderness, bird of the air,

Must I endure your amorous cries?

I hear the Shadowy Horses, their long manes a-shake,

Their hoofs heavy with tumult, their eyes glimmering white;

The North unfolds above them clinging, creeping night,

The East her hidden joy before the morning break,

The West weeps in pale dew and sighs passing away,

The South is pouring down roses of crimson fire:

O vanity of Sleep, Hope, Dream, endless Desire,

The Horses of Disaster plunge in the heavy clay:

Beloved, let your eyes half close, and your heart beat

Over my heart, and your hair fall over my breast,

Drowning love's lonely hour in deep twilight of rest,

And hiding their tossing manes and their tumultuous feet.

Или не слышишь зов мой, белая лань без рогов?

Я стал красноухим псом, искусным в твоих следах.

Прошел я Тропу Камней и гибельный Лес Шипов,

Ибо кто-то вложил в мои ноги надежду и страх,

Ненависть и желанье гнать тебя день и ночь.

С ореховым посохом он встретил меня в лесах,

Только взглянул без слова — и я уже мчался прочь,

И голос мой с той поры сделался лаем пса,

И мимо меня летят Время, Рожденье, Рост.

Когда же Вепрь без щетины придет с Заката? клыком

Выкорчует огни солнца, луны и звезд

И с ворчаньем улегшись во тьме, устроится на покой.

Перевод с английского и примечания Анны Блейз

Эти лань и гончий пес — сродни тем оленям и гончим, что мелькают на страницах Артуровских легенд, маня рыцарей навстречу приключениям, а также безрогому оленю и гончему псу, что появляются в начале и в конце предания о путешествии Ойсина в Страну вечной юности. Пес этот несомненно близок гончим Аннуна, [25] Аннун (Annwn, Annwyn) — в валлийской мифологии нижний мир, царство мертвых. Согласно древнему поверью, бытовавшему в Уэльсе еще в конце XIX в., гончие псы Аннуна — свора призрачных псов, которые проносятся по небу в ненастные ночи и несут с собой беды и смерть (вариант мифологемы Дикой Охоты). В «Мабиногион» (собрании валлийских легенд) псы Аннуна описаны так: "Они были белы как снег, а их уши — красны; и белое и красное сверкало и переливалось". или Аида, — белым псам с красными ушами; валлийские крестьяне слышат порой в завывании ночного ветра, как эти псы мчатся за кем-то вслед; а также, видимо, связан с теми гончими, которые, по ирландским народным поверьям, могут проснуться и унести душу умершего, если начать оплакивать его слишком рано или причитать над ним слишком громко. Одна старуха рассказывала мне и моей приятельнице, как заметила однажды белых птиц, кружащих над зачарованным местом; но, подойдя ближе, она увидела, что у них собачьи головы; и я не сомневаюсь, что мой гончий пес и эти птицы с собачьими головами — из одного рода. Своих пса и оленя я встретил в одной гаэльской поэме прошлого века о путешествии Ойсина в Страну юности. [26] Имеется в виду поэма Майкла Комина (Micheal Coimin, англизир. Michael Comyn, XVIII в.) под названием "Песнь об Ойсине в Стране юности" ("Laoidh Oisin ar Thir na n-Og", ок. 1750). Вот подстрочный перевод строк, на которые ссылается Йейтс: "Также увидели мы рядом с нами / резво скачущую безрогую лань / и белого красноухого пса, / дерзко подгоняющего ее вперед. / Также узрели мы, воистину, без обмана, / Юную деву верхом на буром коне, / С золотым яблоком в правой руке, / Мчавшуюся по верхушкам волн. / За нею увидели мы / Юного всадника на белом коне, / В пурпурном с алым атласном плаще, / И в руке его — меч с золотой рукоятью". Ойсин попадает на берег моря, погнавшись на охоте за безрогим оленем, а когда они с Ниав скачут по морю, он замечает среди волн (у меня сейчас нет под рукой той гаэльской поэмы, так что пересказываю по памяти) юношу, преследующего деву с золотым яблоком, а затем — гончего пса с одним красным ухом, мчащегося вслед за безрогой ланью. Эти лань и гончий пес представляются мне очевидными образами желания: желания мужчины, жаждущего женщину, и желания женщины, жаждущей желания мужчины, и вообще всякого желания, подобного этим. [27] Аллюзия на высказывание из "Застольных бесед" английского поэта Сэмюэла Тэйлора Кольриджа (1772–1834): "Мужчина желает женщину; но женщина редко желает чего-либо иного, кроме желания мужчины". Именно так я истолковал эти символы в "Странствиях Ойсина" и заставил моего влюбленного героя вздохнуть при виде "бессмертного желанья Бессмертных", [28] Цитата из поэмы У.Б. Йейтса "Странствия Ойсина". отраженного в их лицах. Человек с ореховым посохом в моем стихотворении — быть может, сам Энгус, Владыка Любви; а вепрь без щетины должен прийти именно "с Заката" потому, что в Ирландии, как и в других странах, западная сторона — это сторона символической тьмы и смерти.