Алекс Тарн - Стихи и переводы разных лет

I. (Леша Зак)

Давай, как прежде - к саду, по Тверской -

туда, где на углу чернеет башня,

как бастион эпохи фатовской

на грани лет губительных и страшных.

Давай, как прежде - в вату, в боль, в излом,

в молочный сумрак петербургской ночи -

туда, где мы склонились над столом,

рабы свободных торопливых строчек,

и дальше - в мах безудержной строфы -

к аэропортам, пристаням, перронам -

по венам Вены, Рима и Хайфы -

к другим садам, перунам и перонам,

к другим стихам совсем другой земли,

чьи ангелы по-своему крылаты,

чьи кареглазо странны короли,

которых мы оплакали когда-то,

где ночь нежна совсем иной тоской,

другие штормы и другие штили...

Давай, как прежде - к саду, по Тверской,

откуда мы с тобой не уходили.

II. (Боря Квасневич)

Горит, горит на рейде "Альталена" -

Идут года, а пламя всё растёт...

Забудутся и доблесть, и почёт -

Но лишь братоубийство незабвенно.

Снесут святые мощи в пантеон,

Присвоят имя площадям и скверам,

Но лишь братоубийца - только он

Запомнится уроком и примером.

Исчезнет всё в забвения гробу -

И только он один избегнет тлена.

Горит, горит на рейде "Альталена",

Горит клеймо на каиновом лбу.

III. (Илья Доронин)

эта земля давно не принимает шуток

хватит слыхала все каждую и не раз

взгляд её равнодушен тяжек спокоен жуток

много здесь было всяких яких и их и нас

но не спеши ловец пусть отвернувшись глянет

в жёлтую высь и синь равную ей в верхах

и ты увидишь как в небо дорогу тянет

как осязаем луч как беспредметен страх

как соразмерна жизнь на переходе поля

как энергичен ток мира в твоей крови

вот же кратчайший путь вот же покой и воля

вот же иди вперёд вот же живи живи

По вечерам взъерошенная птица

колотится в восточное окно.

"Чего ей надо, дуре? Что стучится?" -

Брось, Эрез, не узнаешь всё равно.

"Да больно уж поганая примета -

по чью-то душу стук, по чью-то плешь..." -

Послушай, Эрез, перестань про это;

давай-ка лучше партию в шеш-беш.

"А может, это парень из Тальмона,

застреленный во вторник на Парсе?" -

Уж лучше б ты заткнулся, слышь, ворона?!

Не каркай и помалкивай, как все...

И Граф встаёт, ладонью бьёт будильник, -

Вставайте, братцы, время, нам пора...

И лезет в джип, как прежде - в холодильник,

а там жара, пустынная жара.

И мы встаём за Графом - я и Сами,

влезаем в джип и двигаем вперёд...

А Эрез... Он выходит вместе с нами.

Не надо бы ему, но он идёт.

Западный ветер - питерский старый знакомый

таскает с моря соленые глыбы тумана,

и тот садится белым мучнистым комом

на гору, проклятую, как ТАНАХом, так и Кораном.

Мой ветхий джип, переваливаясь с кочки на кочку,

натужно ревет, как сухогруз хрипатый.

Внизу постреливают. Шхем. Арафат и прочие

празднуют автономию, милые пострелята.

Еще десяток таких же вот странных дней

среди острых ящериц и дикого винограда

и вниз - в стойло, запрягать коней -

не потому, что хочется, а потому, что зачем-то надо.

Так неохотно, медленно всплываешь

в какой-то скучный, сизый полумрак,

знакомый шкаф таращится, как враг,

а за окошком топчется, зевая,

унылый утренник в похмельной колотьбе,

и все плывет, плывет, плывет куда-то,

и новый день без срока и без даты

небритой харей тянется к тебе...

Довольно, прочь, изыди, сатана!

Гремит посудой в кухне Беатриче,

мурлычет кран и радио талдычит,

и сладко жить в подушке полусна.

Совсем иной расклад в Стране Отцов:

здесь каждый день, как рыночный мухаммед

спешит навстречу, лыбится и манит,

и тычет свой лоток тебе в лицо.

Он хвалится, хитрит, наивно врет,

бежит вдогонку, жалуясь и ноя,

и что-то прячет, прячет за спиною...

а что - того и черт не разберет.

Я просто сунут в это время,

как гриб в лукошко,

и вот несут меня со всеми,

и крошат ножку.

И вот меня перчат и солят,

жуют и давят,

а я хриплю о личной боли,

о личном праве.

О том, что я, де, обворован,

обманут в спешке...

Да брось, какой ты, братец, Ворон?

Ты - сыроежка.

Судьба моя - как шахтный коридор,

Прорубленный неведомой бригадой:

Как ни петляй ему наперекор,

Он все равно доставит куда надо.

Когда-то, неразумен и упрям,

Я ждал развилок, верил в повороты...

Путь был извилист - коридор был прям,

Скала тверда - ни трещины, ни грота.

Потом, свои надежды истрепав -

От стенки к стенке - утлая свобода -

Я шел туда, куда вела тропа,

Не тратя сил на поиски обхода.

Да есть ли тот обход? Поверх голов

Летит мой путь заветный, путь заветный...

На дудочке играет крысолов,

И дети входят в Лету, входят в Лету.

Зашаркали, зашаркали

по улице шаги,

зажав губами жаркими

движения изгиб.

Замажут жирной сажею

единственный клочок,

куда ступает радужный,

хрустальный башмачок.

Шершавыми ошметками

залепят звон камней,

чтоб ты весной короткою

не добралась ко мне.

В жутком мире смятения и пустоты,

в диком вое свихнувшихся истин,

где защита птенцу твоему - только ты,

только ты, как птенец, беззащитен,

где о смерти уснувшей поет чернозем,

а о смерти воскресшей - суглинок,

дождь сражается с ветром, а ветер - с дождем,

и никто не прервет поединок,

и никто не пригладит взъерошенный мир,

нарисованный Господом космос,

где среди декораций беснуется Лир,

разметав бутафорские космы.

Он смеется и плачет, как требует роль,

он фортуну клянет за измену,

и юпитеров древних немеркнущий рой

освещает дурацкую сцену.

Рука в руке - по улице,

метелью запорошенной...

а после - сердцу мучиться

принцессой на горошине,

рука в руке - по улице,

с домами удивленными,

где каждый вдох целуется

с губами воспаленными,

где каждый шаг рождается

навстречу - ближе можно ли?..

а после - сердцу маяться

принцессой на горошине,

а после - сердцу лопаться...

но это - после... милая...

рука в руке - как в пропасти...

Прости меня, прости меня.

Беспокойно как-то стало,

как-то все по пустякам...

жизнь надежду отхлестала