Владимир Солоухин - Стихотворения

Соседство древних ритмов и нейлона,

Автомашин и чинного поклона,

Транзисторов и пышущих углей.

Руками рвет баранье мясо каждый.

Я тоже рву. Я тоже тоста жажду.

Налейте рог серебряный полней!

Налейте рог серебряный полней,

За Родину еще не пита чаша,

За крестный путь, за скорбь и славу нашу,

Отца отцов и матерь матерей!

Мечом единства чресла препояшет

Пусть каждый из достойных сыновей,

Иль нас, как пыль, развеет суховей,

Могилы наши время перепашет.

Красивый, как бы бронзовый народ

В Алаверды на празднике поет

При виде звезд, под сенями чинар.

Зарей окрасив снежные бока,

Гомборы в небе спят, как облака, —

Земля Давида, Нины и Тамар.

Земля Давида, Нины и Тамар…

Платформ тяжелых длинные составы,

Заводы Кутаиси и Рустави,

Печей плавильных преисподний жар.

Рабочей жизни новые уставы,

Труба, шоссе, плотина и ангар,

Турбины, краны, станции и станы

И на горе вертящийся радар.

На холмах тех, где некогда спала

Та голубая пушкинская мгла,

Я слышу взрыва ищущий удар.

Но Грузия теперь, дымя и строя,

Теперь — в одеждах нового покроя —

Полна, как встарь, и прелести и чар.

Полна, как встарь, и прелести и чар

Грузинка в танце. Как бы безмятежно

Плывет, скользит — лишь бубен застучал,

И тонок стан, и платье белоснежно.

Никто ни разу взгляда не встречал

Из-под ресниц, опущенных прилежно:

Как там за ними — пламенно иль нежно?

Что там за ними — лед или пожар?

Танцор вокруг, как черный сатана,

Кружит, кипит. Но царствует она.

Он вихрь, он взрыв. Но сдержанность сильней.

Плавна, гибка, подвижна и пряма,

Грузинка в танце — женственность сама,

Горит звезда поэзии над ней.

Горит звезда поэзии над ней

Сквозь облака плывущие и тучи,

Через туман белесый и летучий

И в чистоте безоблачных ночей.

Язык грузинский, твердый и певучий,

Впитавший звон бокалов и мечей,

Ложится в строфы, полные созвучий,

В поэмы, в гимны Родине своей.

Да здравствуют грузинские поэты

И песни их, что празднично пропеты,

И каждый стих, который не допет.

А я — среди российского раздолья

И вспоминая братские застолья,

О Грузии слагаю свой сонет.

О Грузии слагаю свой сонет.

Пускай украсят бедность этих строк

Ее простор от Вардзии до Млет

И древний Джвари — каменный цветок

К тебе, Шота, блистательный поэт,

Я прихожу, как путник на порог,

Здесь после всех скитаний и тревог

Я дружбой больше солнца обогрет.

Долины спят голубоватым сном.

В Алаверды на празднике ночном

Налейте рог серебряный полней!

Земля Давида, Нины и Тамар

Полна, как встарь, и прелести и чар,

Горит звезда поэзии над ней.

1972

Не где пулеметы радеют,

Не только во время атак,

Бывают, что за ночь седеют,

За миг, за решительный шаг.

Земля дорога и сурова

Не только для бравых солдат.

Седеют за честное слово

И за

Неопущенный взгляд.

Не только железные гунны,

Не только огонь и броня.

Седеют, идя на трибуны,

Седеют, друзей хороня.

Не только пожары и муки,

Не только фугасы и кровь.

Седеют, платя за разлуки,

За горе платя и любовь.

Но, впрочем, конечно, и старость

Смиренный и седенький дед.

Возможно, ему и досталась

Она без особых побед.

Она по природе, я знаю,

Со всеми другими — одна,

И все же немного иная —

За выслугу лет седина.

1972

Иногда промелькнет на страницах газет

Про воздушный разбой, как нелепое что-то.

Над виском у пилота чужой пистолет,

Подневольно меняется курс самолета.

Знаем мы, что пилоты не робкий народ,

Подозренья в предательстве не заслужили.

Улетает в чужую страну самолет,

Потому что у них за спиной — пассажиры.

Сзади женщины, дети, младенческий писк,

Все смешается в кашу и огненно брызнет.

У мужчины имеется право на риск,

Если риск ограничен лишь собственной жизнью.

Ах, и сам я в полете, как каждый поэт.

Я на поле любви намечаю посадку,

Но жестокость подносит к виску пистолет,

И намеченный курс я меняю с досадой.

Знают все, что поэты не робкий народ,

Подозренья в предательстве не заслужили,

Но со мной совершают большой перелет

Мои песни, родные мои пассажиры.

Это дети мои. Так до риска ли здесь?

Дорога и земля в ярких солнечных красках,

Но законы свои у поэзии есть

На ее протяженных, заоблачных трассах.

Ей спасенья на поле жестокости нет.

Открываю вам главную сущность секрета,

Что в момент приземления гибнет поэт,

Погибают и добрые песни поэта.

Убери пистолетишко, времени раб,

От седого виска. Я не праздную труса.

Я взрываю свой лайнер, воздушный корабль,

Но к любви не меняю заветного курса!

1974

Как давно я на Севере не был,

Как Двина в сентябре хороша.

Нагляделся на серое небо —

До сих пор еще ноет душа.

Нагляделся на темные бревна

Иссеченных дождями домов,

На кресты обомшелые, словно

Нагляделся негаданных снов.

Пред великой студеной рекою,

Пред обломками древних церквей

Просыпается что-то такое,

Что дороже поэзии всей,

Золотев, больнее и чище,

Но словам не подвластно, увы,

Словно мы позабытого ищем,

Отдаленной и смутной молвы.

От терзаний, сует и печалей,

От великих и маленьких смут

Тянет душу в свинцовые дали,

Те, что Севером скромно зовут.

Как форель на текучие струи,

В тепловатом и тесном пруду

На холодные шири иду я,

На просторные ветры иду.

1973

Круги, спирали, линии прямые,

Все в мире ритмом объединено.

Но возникает в сердце аритмия,

Как бы с пути сбивается оно.

Кузнец кует. Болванка стала алой,

По прямизне сошла бы за струну,

Но аритмии тяжкая кувалда

И гнет, и мнет стальную прямизну.

В спокойном ритме резким перебоем

Подчас строка прервется у меня.

И наша встреча вечером с тобою

Есть аритмия будничного дня.

Гармония тупа,

А ровный ритм бездушен.

Ритмичный мир зануден и белес.

Тягучий полдень молнией нарушен,

Гром аритмии падает с небес.

Пророки, песнопевцы и поэты,

У века аритмия — это мы,

Как гром небесный — аритмия лета,

Как вспышка света — аритмия тьмы.

1974

Мерцают созвездья в космической мгле,

Заманчиво светят и ясно,