Георгий Иванов - Стихотворения (Полное собрание стихотворений)

Есть сны, царящие в душе навеки,
Их обаянье знаем я и Вы.
Счастливых стран сияющие реки
Нам не заменят сумрачной Невы,

Ее волны размеренного пенья,
Рождающего слезы вдохновенья!

Еще не молкнет шум житейский
И легкая клубится пыль,
Но золотой Адмиралтейский
Уже окрашен розой шпиль,

И в воздухе все та же роза:
Гранит, листва и облака, —
Как от веселого мороза
Зарозовевшая щека.

Но тени выступили резче,
Но волны глуше в берег бьют.
Послушай: медленно и веще
Куранты дряхлые поют.

Прислушайся к сирены вою
И к сердцу своему в груди;
Над Петербургом и Невою
В холодный сумрак погляди!

Да, плещут царственные воды,
И сердце понимает вновь:
Мой Петербург — моя свобода,
Моя последняя любовь.

Мое единственное счастье
Адмиралтейство, ночь, тоска
И угасающие снасти,
И над Невою — облака.

Пушкина, двадцатые годы,
Императора Николая
Это утро напоминает
Прелестью морозной погоды.

Очертаниями Летнего Сада
И легким полетом снежинок…
И поверить в это можно с первого взгляда,
Безо всяких ужимок.

Мог бы в двадцатых годах
Рисовать туманных красавиц,
Позабыв о своих летах,
Судейкин — и всем бы нравилось.

Конечно — автомобили,
Рельсы зеленой стали,
Но и тогда кататься любили,
А трамваи уже ходить перестали.

И мебель красного дерева,
Как и тогда, кажется красивой,
Как и тогда, мы бы поверили,
Что декабристы спасут Россию.

И, возвращаясь с лицейской пирушки,
Вспомнив строчку расстрелянного поэта,
Каждый бы подумал, как подумал Пушкин:
"Хорошо, что я не замешан в это"…

Оцуп Оцуп где ты был
Я поэму сочинил
Съездил в Витебск в Могилев
Пусть похвалит Гумилев

Так уж мной заведено
То поэма то пшено
То свинина то рассказ
Съезжу я еще не раз

Сто мильонов накоплю
Бриллиантов накуплю
Посмотрите как я сыт
Толсторож и знаменит

Удивив талантом мир
Жизнь окончу как банкир
Свой поглаживая пуп
Уж не Оцуп, не оцуп.

Печален мир. Все суета и проза.
Лишь женщины нас тешат да цветы.
Но двух чудес соединенье ты:
Ты женщина! Ты роза!

Сейчас я поведаю, граждане, вам
Без лишних присказов и слов,
О том, как погибли герой Гумилев
И юный грузин Мандельштам.

Чтоб вызвать героя отчаянный крик,
Что мог Мандельштам совершить?
Он в спальню красавицы тайно проник
И вымолвил слово "любить".

Грузина по черепу хрястнул герой
И вспыхнул тут бой, гомерический бой.
Навек без ответа остался вопрос:
Кто выиграл, кто пораженье понес?

Наутро нашли там лишь зуб золотой,
Вонзенный в откушенный нос.

В Испании два друга меж собой
Поспорили, кому владеть Арбой.
До кулаков дошло. Приятелю приятель
Кричит: "Мошенник, вор, предатель".
А им все не решить вопрос…
Тут, под шумок, во время перип тий
Юрк и арбу увез
Испанец третий.
Друзьям урок: как об арбе ни ной,
На ней катается другой.

На Надеждинской жил один
Издатель стихов,
Назывался он господин
Блох.
Всем хорош бы… Лишь одним он был
Плох.
Фронтисписы слишком полюбил
Блох.
Фронтиспис его и погубил.
Ох!

Труден издателя путь, и тяжел, и суров и тернист,
А тут еще марка, ex-libris, шмуцтитул, и титул, и титульный лист.
Книгу за книгою Блох отправляет в печать —
Издал с десяток и начал смертельно скучать.
Добужинский, Чехонин не радуют взора его,
На Митрохина смотрит, а сердце, как камень, мертво.
И шепнул ему дьявол однажды, когда он ложился в постель:
"Яков Ноевич, есть еще Врубель, Бирдслей, Рафаэль".

Всю ночь Блох фронтисписы жег,
Всю ночь Блох ex-libris 'ы рвал,
Очень поздно лег,
С петухами встал.
Он записки пишет, звонит в телефон,
На обед приглашает поэтов он.
И когда собрались за поэтом поэт,
И когда принялись они за обед,
Поднял Блох руку одну,
Нож вонзил в бок Кузмину.
Дал Мандельштаму яду стакан,
Выпил тот и упал на диван.
Дорого продал жизнь Гумилев,
Умер, не пикнув, Жорж Иванов.
И когда покончил со всеми Блох,
Из груди его вырвался радостный вздох,
Он сказал: "Я исполнил задачу свою:
Отделенье издательства будет в раю —
Там Врубель, Ватто, Рафаэль, Леонардо, Бирдслей,
Никто не посмееет соперничать с фирмой моей".

Мы дышим предчувствием снега и первых морозов,
Осенней листвы золотая колышется пена,
А небо пустынно, и запад томительно розов,
Как нежные губы, что тронуты краской Дорэна.

Желанные губы подкрашены розой заката,
И душные волосы пахнут о скошенном сене…
С зеленой земли, где друг друга любили когда-то,
Мы снова вернулись сюда — неразлучные тени.

Шумят золотые пустынные рощи блаженных,
В стоячей воде отражается месяц Эреба,
И в душах печальная память о радостях пленных,
О вкусе земных поцелуев, и меда, и хлеба…

Вздохни, вздохни еще, чтоб душу взволновать,
Печаль моя! Мы в сумерках блуждаем
И, обреченные любить и умирать,
Так редко о любви и смерти вспоминаем.

Над нами утренний пустынный небосклон,
Холодный луч дробится по льду…
Печаль моя, ты слышишь слабый стон:
Тристан зовет свою Изольду.

Устанет арфа петь, устанет ветер звать,
И холод овладеет кровью…
Вздохни, вздохни еще, чтоб душу взволновать
Воспоминаньем и любовью.

Я умираю, друг! Моя душа черна,
И черный парус виден в море.
Я умираю, друг! Мне гибель суждена
В разувереньи и позоре.

Нам гибель суждена, и погибаем мы
За губы лживые, за солнце взора,
За этот свет, и лед, и розы, что из тьмы
Струит холодная Аврора…

Охотник веселый прицелился,
И падает птица к ногам,
И дым исчезающий стелется
По выцветшим низким лугам.

Заря розовеет болотная,
И в синем дыму, не спеша,
Уносится в небо бесплотная,
Бездомная птичья душа.

А что в человеческой участи
Прекраснее участи птиц,
Помимо холодной певучести
Немногих заветных страниц?