Варлам Шаламов - Собрание сочинений. Том 3

Средь всякой нечисти лесной
Она одна всегда со мной.

И в целом мире лишь она
До дна души огорчена

Моею ранней сединой,
Едва замеченной женой.

Мы с той сосной одной судьбы:
Мы оба бывшие рабы,

Кому под солнцем места нет,
Кому сошелся клином свет,

И лишь оглянемся назад,
Один и тот же видим ад.

Но нам у мира на краю
Вдвоем не хуже, чем в раю…

И я горжусь, и я хвалюсь,
Что я ветвям ее молюсь.

Она родилась на скале,
На той же сумрачной земле,

Где столько лет в борьбе со льдом
Я вспоминал свой старый дом,

Уже разрушенный давно,
Как было жизнью суждено.

Но много лет в моих ночах
Мне снился тлеющий очаг,

Очаг светил, как свет звезды,
Идущий медленно во льды.

Звезда потухла — только свет
Еще мерцал немало лет.

Но свет померк, в конце концов
Коснувшись голых мертвецов.

И ясно стало, что звезда
Давно погасла навсегда.

А я — я был еще живой
И в этой буре снеговой,

Стирая кровь и пот с лица,
Решился биться до конца.

И недалек был тот конец:
Нависло небо, как свинец,

Над поседевшей головой,
И все ж — я был еще живой.

Уже зловещая метель
Стелила смертную постель,

Плясать готовилась пурга
Над трупом павшего врага.

Но, проливая мягкий свет
На этот смертный зимний бред,

Мне ветку бросила она —
В снегу стоявшая сосна —

И наклонилась надо мной
Во имя радости земной.

Меня за плечи обняла
И снова к бою подняла,

И новый выточила меч,
И возвратила гнев и речь.

И, прислонясь к ее стволу,
Я поглядел смелей во мглу.

И лес, не видевший чудес,
Поверил в то, что я — воскрес.

Теперь ношу ее цвета
В раскраске шарфа и щита:

Сияют ясной простотой
Зеленый, серый, золотой.

Я полным голосом пою,
Пою красавицу свою,

Пою ее на всю страну,
Обыкновенную сосну.

Замшелого камня на свежем изломе
Сверкнувшая вдруг белизна…
Пылает заката сухая солома,
Ручей откровенен до дна.

И дыбятся горы, и кажется странным
Журчанье подземных ключей
И то, что не все здесь живет безымянным,
Что имя имеет ручей.

Что он занесен на столичные карты,
Что кто-то пораньше, чем я,
Склонялся здесь в авторском неком азарте
Над черным узором ручья.

И что узловатые, желтые горы
Слезили глаза и ему,
И с ними он вел, как и я, разговоры
Про горную Колыму.

Хочу я света и покоя,
Я сам не знаю, почему
Гудки так судорожно воют
И разрезают полутьму.

Как будто, чтобы резать тучи,
Кроить на части облака,
Нет силы более могучей,
Чем сила хриплого гудка.

И я спешу, и лезу в люди,
Косноязыча второпях,
Твержу, что нынче дня не будет,
Что дело вовсе не в гудках…

Ты не срисовывай картинок,
Деталей и так далее.
Ведь эта битва — поединок,
А вовсе не баталия.

И ты не часть чужого плана,
Большой войны таинственной.
Пусть заурядного романа
Ты сам герой единственный.

Ты не останешься в ответе
За все те ухищрения,
С какими легче жить на свете,
Да, легче, без сомнения…

Да, он оглох от громких споров
С людьми и выбежал сюда,
Чтобы от этих разговоров
Не оставалось и следа.

И роща кинулась навстречу,
Сквозь синий вечер напролом,
И ветви бросила на плечи,
Напоминая о былом.

И судьбы встали слишком близко
Друг к другу, время хороня,
И было слишком много риска
В употреблении огня.

Воображенье — вооруженье,
И жить нам кажется легко,
Когда скала придет в движенье
И уберется далеко.

И у цветов найдется запах,
И птицы песни запоют,
И мимо нас на задних лапах
Медведи медные пройдут.

Нам время наше грозам
Напрасно угрожало,
Душило нас морозами
И в погребе держало.

Дождливо было, холодно,
И вдруг — такое лето, —
Хоть оба мы — немолоды
И песня наша спета.

Что пелась за тюремными
Затворами-замками,
Бессильными и гневными
Упрямыми стихами,

Что творчества изустного
Была былиной новой,
Невольничьего, грустного,
Закованного слова.

И песни этой искренность,
Пропетой полным голосом,
Серебряными искрами
Пронизывает волосы…

Не только актом дарственным
Расщедрившейся сказки
Ты проступаешь явственно,
Как кровь через повязку.

И боль суровой карою
Опять ко мне вернулась,
Затем, что рана старая
Еще не затянулась.

Пока еще мы молоды
Душою и годами,
Мы лечим раны холодом,
Метелями и льдами.

Но, видно, в годы зрелые
Не будет облегченья
От слишком устарелого
Таежного леченья.

И смело ночью звездною,
Развеяв все туманы,
Мы лечим эту грозную,
Мучительную рану

Повязкой безыскусственной,
Пропитанной простою,
Горячей и сочувственной
Душевной теплотою.

Мы имя важное скрываем,
Чужою кличкою зовем
Ту, что мы лучше жизни знаем,
Чью песню с юности поем.

И от неназванного слова
Острее грусть, больнее боль,
Когда мы явственно готовы
Заветный выкрикнуть пароль.

Что за подпольщина такая?
Зачем уклончивее взор
У наступающего мая,
Вступающего в заговор?

Что охватил листву предместья,
Камней дорожных немоту.
И я и ты мы с лесом вместе
Пережидаем темноту.

И в напряженное безмолвье,
В предгрозовую духоту
Условный знак ярчайших молний
Внезапно кинут в высоту.

И в этом новом освещенье,
Пока гроза недалеко,
Мы забываем запрещенья
И выдаем себя легко.

Есть мир. По миру бродит слово,
Не различая у людей
Ни малого и ни большого
В масштабах действий и идей.

Оно готово все на карту
Поставить из-за пустяка,
Оно в своем слепом азарте
Легко дорвется до греха.