Эварист Парни - Война богов

Но Дух святой был все-таки умен;
Смущается и замолкает он.
Тут раздались рукоплесканья в зале.
Прекрасный стиль! Цветистый, пышный слог!»
Да он — поэт, крылатый этот бог!
Таких стихов еще мы не слыхали!»

Хотя насмешку голубь понимал,
Но зависти ее он приписал,
И злобу скрыл обидчивый оратор:
Он был самолюбив, как литератор.

Гостям весьма понравилась еда.
Их аппетит удвоило, конечно,
То, что они постятся чуть не вечно
И яств таких не ели никогда.

С улыбкою прислуживая, Геба
Амброзию разносит вместо хлеба,
Затем нектар в бокалах подает.
Наш Бог-отец охотно ест и пьет.
Смущен Христос, сидящий против Феба:
Хороший тон есть много не велит.
Бормочет он: Благодарю, я сыт!»
А голубок, нахохлившись сердито,
Едва клюет, стараясь показать,
Что у него совсем нет аппетита
И что обед могли б получше дать.

Богини же Венера и Юнона
(Особенно спесивая персона),
Едва взглянув с усмешкой ледяной
На выскочек, между собой шептались,
Небрежно к ним поворотясь спиной,
Исподтишка над Девою смеялись.
Ее смущенный вид, пожалуй, мог
Дать к этому достаточный предлог.

Так росшую в глуши отроковицу
Привозят вдруг в блестящую столицу.
Вот в Тиволи она на бал пришла...
Ни у кого стройнее нету стана!
Она свежа как персик, и румяна,
Застенчива, прелестна и мила,
И все ее с восторгом окружают...
Но вот на бал франтихи приезжают,
Презрительно прищурившись, глядят,
Скрыв горькую досаду, и твердят:
Что за манеры! Никакого лоска!
А пошлый вид! А глупая прическа!»

Соперницы такие ж словеса
И в Тиволи небесном изрекали;
Но, вопреки суровой их морали,
Столь черные и влажные глаза
С ресницами столь длинными, густыми,
Красивы, и гордиться можно ими.
А розовые губки, хоть молчат,
Красноречиво счастие сулят.
А перси-то! Упруги и округлы,
И вишнями увенчаны, и смуглы...
Еврейке ли они принадлежат,
Иль христианке — разница какая
Для тех, кто тонет в неге, их лаская?

И шепчут все друг другу: А малютку
За красоту нельзя не похвалить.
Как улучить удобную минутку
И новую богиню соблазнить?
Пусть Аполлон за ней поволочится:
На это он, наверно, согласится».
Но занят был в то время Аполлон:
Дабы развлечь гостей высоких, он
Пел арию в сопровожденье хора.
А вслед за тем явились: Терпсихора,
Три грации, Психея, Купидон,
И был балет поставлен в заключенье.
Мария, не скрывая восхищенье,
Внимательно на зрелище глядит,
В ладоши бьет, с восторгом говорит:
По-моему, они танцуют дивно!»
Хотя была и скромной, и наивной,
Заметила в конце концов она,
Что красота ее оценена
И Аполлону нравится немало.
Успехами весьма ободрена,
Она на комплименты отвечала.

Понадобилось выйти ей; куда —
Читатель угадает без труда.
Ведет ее проворная Ирида
В покои, где живет сама Киприда.
Вдруг — с умыслом, нечаянно ли — дверь

Захлопнулась; одна она теперь.
Глядит она направо и налево:
Так вот каков красавицы приют!
Стоит, любуясь, несколько минут...
Что до сих пор видала наша Дева?
Лишь мастерскую мужа своего,
Да жалкий хлев, где в ночь под Рождество
Младенца родила (хоть не от мужа).
Робка, еще немного неуклюжа,
Решается по комнатам пустым
Она пройтись; толкнула дверь, и сразу
Увидела агатовую вазу,
Овальную, с узором золотым.
Полюбовалась хрупкою вещицей,
Потом, сказав: Ой, как бы не разбить!»
Спешит ее на место положить.
Затем проходит длинной вереницей
Гостиных и салонов, пышных зал
Со множеством диванов и зеркал,
Где вкус царит, отнюдь не симметрия.
Немало безделушек и цветов,
И скляночек для амбры и духов
Там видит восхищенная Мария.
Повсюду бродит любопытный взгляд...
Ах! Вот Киприды щегольской наряд,
Сандалии, а также покрывало,
Венок из роз и пояс дорогой,
А для прически — обруч золотой...
Какой убор! — Мария прошептала. —
Наверное, он очень мне пойдет.
Нельзя ль его примерить на минутку?
Ведь я переоденусь только в шутку!
Никто сюда, надеюсь, не войдет».

Нелегкое, однако, это дело!
Мария наряжаться не умела,
Но все же облачилась кое-как
(Прилаживать нет времени к тому же)
И вопрошает зеркало: Вот так?»
Ей зеркало: Венеры ты не хуже».
Она собой любуется опять
И говорит: А ведь могли б Амуры
Принять меня за собственную мать».
И в тот же миг, румяны, белокуры,
Влетают легкокрылые Амуры.
О мамочка, поведай нам секрет,
Как хорошеть? Тебя прелестней нет!»

От радости Мария покраснела,
Но все-таки собою овладела
И улыбнулась. Вот Амур один
Ей благовоньем руки поливает,
Другой их полотенцем вытирает;
Они кидают розы и жасмин
И пляшут вкруг Марии шаловливо
Под возгласы: О, как она красива!»

Хвалы, как сильнодействующий яд,
Ей с непривычки голову вскружили.
Она вокруг кидает томный взгляд.
Вот ряд картин... На них изобразили
Венера, Адониса твоего,
Любви победоносной торжество.
Исполненные неги, те картины
Смутили Деву, и не без причины.
Как запылал румянец на щеках!
Воскликнула она тихонько: Ах!»

Но вот она в другой покой попала
И пышное там ложе увидала,
А перед ним — пурпуровый ковер.
Она могла б присесть — она ложится...
И снова полный любопытства взор
Вокруг себя обводит и дивится:
Умножили стократно зеркала
Ее красы; им нет теперь числа.
Она смеется, руки простирает,
Как для объятий, и слегка вздыхает:
О дорогой Панфер, любимый мой!
Какая жалость: нет тебя со мной...
Одета столь прельстительно и мило,
Наверно, я б тебя обворожила».

Вдруг входят... Небо! Это Аполлон.
Она вскочить в смущении стремится,
Ее опять усаживает он.
Куда же вы, Идалии царица? —
Ей говорит, целуя руки, бог. —
Как вы прекрасны! Я у ваших ног».

Ах, полноте! Зовут меня Марией,
А не Венерой; шуточки такие
Оставьте, ax!» — Не отпущу я вас.
Пленительней Венеры вы сейчас!
Не видывал я красоты подобной».
Я закричу!» — Кричать вам неудобно.
Ведь ежели на крики и войдут —
Языческий наряд ваш засмеют,
А кое-кто разгневается, право.
Посетовать, немного слез пролить
И, покраснев, стыдливо уступить —
Вот лучший выход, рассуждая здраво».

Что возразить на хитрые слова?
Потупив взор, Мария, чуть жива,
Противится, хоть бесполезно это.
Вот дерзкий рот красавца Мусагета
К коралловым устам ее приник,
Ее груди коснулся баловник,
На ложе (все напрасны возраженья)
Настойчиво и ласково толкнув.
Она уже не борется, вздохнув,
И шепчет лишь: Какое приключенье!»

Хоть Аполлон был на руку и скор,
И видел, что довольно слаб отпор,
Но все-таки скандала устрашился.
Пожертвовав восторгами, он встал,
Власы свои пригладил и спустился
С рассеянно-спокойным видом в зал,
Где музыка и танцы Терпсихоры
Всех зрителей приковывали взоры.
Мария вся как маков цвет горит,
Вернулась лишь в последние минуты
И голубок, от ревности надутый,
С гримасою папаше говорит
(Тот слушает и смотрит равнодушно):
Чего нам ждать? Окончилась игра.
Звонить к вечерне, кажется, пора.
Идем домой! Здесь, право, очень скучно»
Ну что ж, идем!» — ответил Бог-отец
За ним Христос: Идемте, наконец!»
И маменьке кивает на ворота.
Ей уходить, однако, неохота.
Все тут казалось новым — и банкет,
И пение, и виденный балет.
Любезности немало ей польстили
И вкус ее чувствительный пленили.
Конечно, дерзостью возмущена,
К злопамятству не склонная, она
К языческим богам благоволила,
А музыкой была восхищена.
Но Бог-отец заметил ей уныло:
Дитя мое! Возможно, я не прав,
Но голос Аполлона так слащав!
Мелодия была мне непонятна.
Мне пенье лишь церковное приятно.
Ну, а стихи находит Дух святой
Прескверными; все это — вздор пустой».