Андрей Грицман - Вариации на тему. Избранные стихотворения и поэмы

Уляжется и ежедневный шум,
как шум воды.
Ты говоришь: дожить бы до среды.
А я хотел дожить бы до субботы,
снести бутылки вниз – и на работу,
и там залечь, подальше от беды.

Мы дышим маслом будущих картин,
случайным шумом шин
и речью бессловесной.
И в той картине с кошкой: где они?
Движенья их по-прежнему видны
по сквозняку и по пыльце древесной.

В закрытое окно последний взгляд.
На солнце пыль летит, и скатерть не на месте,
и люстра покачнулась невпопад,
и всё, что было там, и всё, что сплыло,
вдруг выплыло на свет, перед отъездом.

Весь прошлый быт семьи на сквозняке.
Комоды сдвинуты какой незримой силой,
собравшей тени на пустынном потолке?
Так комната становится могилой.
Нет, не могила, но транзитный пункт,
где пересадки ждут наутро тени.

Растения таинственно растут
в горшках на подоконнике.
И нет живой души, лишь кошки глаз
следит за улицей, где длится суета отъезда ли,
ухода навсегда, или попытка выпрямить судьбу,
уже без нас. Быль строится на пыли.

Ещё была картина на столе:
живая темпера на каменной золе.
Лица не видно, очертанье грусти,
и гвоздь в стене – метафора искусства,
и цифры телефонов на столе.
Всех тех, кто съехал, тех, кто не дожил,
и тех, кто вещи навсегда сложил
за дверью, той, что редко открывали.
В широтах наших не нужны сараи,
и свет сочится бледно через щели,
как жизнь сочится медленно сквозь швы.

Там странный мир живого отраженья.
Так, как проходит скорый, – лишь скольженье
летящих жизней в шепчущей листве,
дрожащей на пути его движенья
(очки, бутылка водки, сигарета),
как мы еще живём тайком в Москве,
но сами позабывшие про это.

Тот пыльный быт останется в тиши, наедине с собой,
и лишь соседка зайдёт порой скучающе с письмом
и подберёт забытые остатки.
Последний взгляд, гул эха во дворе.
Я вижу кошки глаз за гранью рамы,
и свет оставленный мелькает в ноябре,
как будто бы играя с ветром в прятки,
как след фантомной, позабытой раны
и чай заплесневелый на столе.

Не нужно возвращаться наугад.
Да и вообще, зачем о возвращенье?
Как к нумизмату – стёршийся пятак,
засахаренное дачное варенье.

Наука расставанья: дверь купе,
закрытый терминал аэропорта,
глушителя расстрел, дым и т. п.,
оставленная груша натюрморта.

Закрыв глаза, найдёшь себя среди
зеркальных душ семейного портрета.
И понимаешь – там уже и ты,
мелькнувший в блике утреннего света.

Метафизикой любви
стелется дорога,
чтоб морозу не убить
волка за оврагом.

Кормят ноги одного,
сбережёт другого.
На день забежит домой
и исчезнет снова.
Век науки не сыскать,
чтобы убедиться,
что давно пусты сосцы
каменной волчицы.

Неподвижен остаточный воздух
в тайниках анонимного леса.
Путь до станции тихой недолог.
Отправление неизвестно.

Я отмерил остаток дороги
и на ощупь нашёл документы.
Осветив направленье побега,
лунный диск утонул, как монета

позабытого государства.
И на фото, глядящие мимо,
тают лица с видением счастья,
утонувшие в сепии дыма.

Оставьте меня в покое,
наедине с собою,
наедине с тобою.
Ветер в ушах свистит.
Это я про другое,
про белое, дорогое,
там, где всё до кости.
Спускается мрак на местность,
потоки воды чудесной
в чужих берегах шумят.
Тихие, чудные песни
как партизан молчат.
В серой пустой скворешне
снег хоронится вешний,
но от тепла плывёт.
Близко кончина века.
На обороте мрака
дальний фонарь горит.
Старый звонарь сидит.
Склад в опустелой церкви
не освещает мёртвый
потусторонний свет.
Да там никого и нет.

Чёрная бабочка села на переносицу.
Чёрные крылья сложила.
Как твоё имя, SSN [4] SSN – Social Security Number – номер социального страхования, удостоверяющий личность жителя США (англ.) . и отчество —
одиночество. Слушай, милый.

Отечество тлеет, как лес на Кольском.
В трамвайном парке провода в сосульках.
Имярек помер, не жалко нисколько,
и переименованы переулки.

Все те, кого любишь ты, постарели:
соли, суставы, ВСД и сахар.
Но душа – всё та же. Зайдёт с метели,
принесёт слойки и свежий рахат —

лукум из любимой булочной.
Улица марта ждёт, как школьник каникул.
Зачем ты себя всё время мучаешь
в прокрустовом ложе, в своём curriculum.

Любовь живёт, стирает, обедает.
Беды идут чередой, как слоники.
Музы играют в скрэббл по средам.
Твою историю расскажет Андроников.

Я просыпаюсь, и бабочка крылья
расправила чёрные. Поминай как звали.
Как её звали: Надежда, Вера?
Всё пропадает в дневном провале.

Станция Монино. Последняя остановка.
Дождь за окном идёт от Перловки.
Гречка в авоське, фига в кармане.
Тихо душа засыпает в вагоне.
Лица плывут за окном, как в прибое,
струи воды по гальке в Джанкое…
В тамбуре дух чьего-то «Прибоя».
Время засыпет всё дорогое
и без тебя аккурат обойдётся.
Так что дивись, покуда глядится.
Лица родные, плывущие лица.
Но, не грусти, авось обойдётся.
Болшево скоро, моя остановка.

Засохший кактус на окне.
Её кричащее молчанье.
Да будь ты проклята, страна,
коль искалечена судьба,
самой душой неузнаваемая.
Блюдут ублюдки свой уезд.
Процедит: слово; кликнут: дело!
Послушно пахнет русский лес.
Но чёрной кровью тяжек вес
у обездушенного тела.

Что мы знаем об озере?
Что замерзает, дышит,
манит, хранит
потерянный браслет.
Его теперь никто не ищет.
Уже сколько лет?
Уж сколько лет

мне кажется тем
славным летом,
когда грибы косить
косой.
У озера нас больше нет,
но за прибрежной полосой
лежит обломанная палка.

Тогда, взбираясь вдоль ручья,
я понял, ты теперь ничья,
и ничего теперь не жалко.
Но озера дрожит мираж,
дробясь в листве.
Я вниз устало иду один,
узнав немного об озере
и о себе, а твой браслет
на дне бездонном,
оброненный неосторожно,
спит в замороженной воде.

Пройтись. Купить котам паштет
и облачко тоски развеять,
в уже очнувшейся листве
Москву весеннюю заметить.