Леонид Латынин - Праздный дневник

Превращенья в то, что стало
Монотонно и устало.

Хорошо, что смерти сроки
Не длинней живой мороки,

И опять в земное тело,
Словно солнце, то, что село,

Мы вернемся, право слово,
Чтобы жизнь продолжить снова.
Так же вкривь и бестолково.

Слякоть, грязь, дожди, простуда,
На душе легко.
На столе стоит посуда,
В ней – «Мадам Клико».

На дворе горит рябина
Золотом огня.
Жизни праздной половина
Брезжит у меня.

Желты грозди винограда,
Рядом ветхий том,
За грехи мои награда —
Этот поздний дом.

На окне свернулась кошка,
Чуть болит плечо.
И вселенная в окошко
Дышит горячо.

Ветер выдует на флейте
То или не то,
Вы нисколько не жалейте
Рыжее пальто.

Не жалейте о потере,
Покидая дно,
Ибо каждому по вере
Будет вам дано.

Междометие в полвздоха.
Может быть, и вздох,
Мы – последняя эпоха
Среди всех эпох.

Остальных ничуть не хуже,
Что уже прошли,
Привяжите крылья туже
На краю земли.

Флейта, выдохнув, допела
То или не то.
Следом в вечность полетело
Рыжее пальто.

Никого не узнал на последней невстрече.
Никому не сказал наугад неслова.
И сквозь пальцы текли незнакомые речи,
И болела моя-немоя голова.

И мелькали навзрыд ридикюли и банты,
И кружились, едва задевая меня.
И свисали с плеча тяжело аксельбанты,
Несеребряным звоном устало звеня.

Я рассыпал у «Праги» невольно монеты.
И, ступая по ним, я вошел в полутьму.
В этот гомон живой не моей оперетты,
Незнаком, наконец, на земле никому.

А за окнами – кони, кареты, машины,
Пешеходы, свирели, труба, синема,
И домов островерхих лепные вершины
Всё сводили меня монотонно с ума.

Что я делал, скажите, в бессмысленном веке,
Одолев, торопясь, не бессмысленный путь…
Поднимите мне, нелюди, красные веки,
Чтобы в душу свою, наконец, заглянуть.

В этой новой реальности лихо,
Не чернее, чем было всегда.
Как на свете разбуженном тихо,
Где от сна не осталось следа.

Шелестят осторожно машины.
Шелестит, облетая, листва,
Среди ночи второй половины
Беспризорные бродят слова.

В них не то чтобы мера тревоги,
В них не то чтобы воли тоска,
В них все больше забытые боги
Крутят бледным перстом у виска.

Погуляли, попели, поели
И потешили душу вполне,
Не оставили бедную в теле,
А забыли случайно во сне.

Только угли у края камина,
Недопитое «кьянти» на дне,
Среди ночи второй половины
Нету истины даже в вине.

Нет надежды, нет тревоги, нет печали,
Птицы, в небе пролетая, прокричали.

Прокричали, улетели и забыли,
Продолжая мерить версты или мили,

Незаметно, постепенно, бесконечно…
Жизнь становится во мне бесчеловечна.

Жизнь за окнами мелькает,
Одномерно – До и От.
Кто хотел, тот умирает.
Кто не хочет, тот живет.

Закажу себе карету.
Или лучше подожду,
Оседлав верхом комету,
Спрыгну гоголем в аду.

Вот котлы кипят направо.
А налево виден рай.
Между ними – переправа.
Умирай не умирай.

Между ними – только вера.
С медной буквою псалтырь.
И своя, к примеру, мера
Каждой твари в рост и ширь.

На мосту свои законы.
Гомон, ропот, мельтешня,
Где когда-то в годы оны
Люди видели меня.

Боль опять мелькнет в затылке
Или, может быть, в виске.
И стою я на развилке
С медным грошом в кулаке.

Этот мир обходи#м за неделю,
Все сюжеты зажаты в горсти.
Застели мне закатом постелю,
Удалая навзрыд травести.

И, ребенка поутру качая,
Провожая меня на войну,
Навяжи мне на грудь молочая
И прости, если можешь, вину,

Что укроют меня у дороги
Неродные мои ковыли,
Что в наследство оставлю тревоги
И щепоть защищенной земли.

Что еще возле самого края
Нашей будничной маеты
Показал я развалины рая,
Где могла быть счастливою ты.

Где б нам ветер играл на свирели,
Где бы волчья не правила сыть
И тяжелые губы алели,
Истекая желанием жить.

Бредят листья, облетая,
Тем, что было и прошло.
Как они в начале мая
Пили первое тепло.

Дятел глухо барабанит.
В зарешеченном окне
Лист летящий память ранит,
Что давно приснилась мне.

Вот собака пролетела,
Вслед за листьями спеша,
Провожает в небо тело
Птицу именем душа.

Ветер дунул, все пропало.
Только свет и облака.
Словно жизни не бывало
Никогда у дурака.

Были мысли и детали,
Буквы с бытом пополам.
Да железные медали,
Да забот ненужный хлам.

Жить хорошо – ничего не познаша,
Праздно смотреть в пожилое окно.
А на столе – оловянная чаша,
В чаше на дне – не мирское вино.

Выпьешь до дна, постоишь на пороге,
Спустишься в осень, туманом дыша,
Вдруг отразится в неведомом Боге
Чья-то, на миг прозревая, душа.

Дерево срубишь, сделаешь дудку.
В дудку подуешь, выдуешь свет
Тот или этот, в пику рассудку,
Только бы сроком в вечнодцать лет.

Снова подуешь, выдуешь лето,
Поле, а во поле – рожь да ковыль.
Песня не начата, песенка спета,
Вместо истории – смутная быль.

Слева направо – царства и лица,
Справа налево – версты да дни.
Нелюди, люди, звери и птицы —
Сколько еще нелюбимой родни.

За воротами дома – ни дорог, ни людей,
Пустыри, да трава, да туманные дали,
Лишь маячат вдали силуэты вождей
С повторением профилей их на медали.

Я окошки забил и замок на двери,
Как чугунную гирю, надежно повесил,
Я укрылся в своей рукотворной Твери,
Где когда-то с любимой был ловок и весел.

Черный чай на железном тяжелом столе,
И чугунная чашка на мраморном блюдце.
Два патрона в глухом вороненом стволе,
И часы, что упали и больше не бьются.

Как нелеп в этот час телефонный звонок.
Как нелеп этот голос, слезами омытый,
Я ж еще не спустил невзведенный курок,
А сижу еще, праздный и сытый.