Леонид Латынин - Праздный дневник

Что ты плачешь знакомо, родимая тварь,
Что ты любишь так сильно и больно?
Я – не твой этой жизни наследник и царь,
И разрушен мой храм, и разбита моя колокольня.

Открыть глаза – нелепая затея,
Увидеть мир и молча умереть.
Забитый дом, заросшая аллея
И винограда высохшая плеть.

Неспешный день, декабрьская Ницца,
И пальцы нежно мерзнут на ветру.
Неужто мне когда-нибудь приснится,
Что я проснусь и медленно умру,

Машины потеряют части речи,
Исчезнет звук погашенной луны,
И море, опустив крутые плечи,
Лишится междометия волны.

И ветка больно прорастет сквозь кожу,
Кольцо на камни скатится, звеня,
И солнышко, кривя в ухмылке рожу,
Спокойно отвернется от меня.

Природа девственно глуха
К твоим печалям, брат,
Скрипит бессмысленно ольха,
Стучит по крыше град.

И плачет ветер день-деньской
Навзрыд и ни о чем.
А мне дано смотреть с тоской
На праздный окоем.

Скажи, зачем мне ведать страх,
Болеть чужой бедой,
И знать всегда, что данный прах
Развеют над водой?

Зачем мне вера в чох и жох,
Что в грудь мою стучит?
Об это знает только Бог,
Но знает и молчит.

Желты листья бересклета,
Клены жаркие красны.
Нет обратного билета
В недосмотренные сны,

Где ты глупости приспешник
Или Ирода слуга,
Где ты любишь, праздный грешник,
Друга меньше, чем врага.

Где свобода – лишь утрата
Чести, верности, стыда
И еще в придачу дата,
Дата Божьего суда.

Упруго сердце и прохладно,
Душа трезва и тяжела,
Живу нелепо и нескладно,
Верша убогие дела —

Кормленье белок и собаки,
Уборка листьев и дорог
И писем чтение с Итаки
На мой – больной – полувосток.

А жизнь прошла, вторая тоже,
И третья брезжит с трех сторон.
И да, еще, помилуй, Боже,
Долгов не отданных вагон —

Тепло, забота, вера, слово
И бег за тенью, аки все,
Чуть отдохнешь и дале снова,
Как белка в беглом колесе,

Дыша, болея, побеждая,
Надеясь, мучаясь, скорбя…
И хорошо, что дальше рая
Нет перспективы у тебя.

Опять война стучится в двери,
Коряво крутится кино.
Увы, но каждому по вере
Едва ли будет воздано.

Горит ночник, на окнах шторы,
И смерть скитается окрест
Под тары-бары разговоры,
Под на стене прибитый крест.

И в воздухе разлита рожа
Туманно, смутно и едва.
И надо жить, себя итожа
По всем законам естества.

В которых – смысла никакого,
Одна печаль и благодать,
Да веры медная основа —
Страшнее жить, чем умирать.

Большого облака заплата
На небо синее легла,
Из обезглавленного штата
Прислали утром полкрыла,

С печатью красной на картоне,
С корявым адресом, увы,
Что был написан в Вашингтоне
И вот доехал до Москвы.

Литые клавиши забросив,
Свечу на бронзе запалив,
Я для тебя, мой друг Иосиф,
Веду, скрипя пером, мотив.

В нем мало слов и мало веры,
Надежды тоже ни гроша,
Плохие жесты и манеры,
В которых теплится душа.

Судьба развеяна по свету
За сумму богоданных лет,
И прошлого в запасе нету,
И даже будущего нет.

И вывожу, насупив брови,
Про то, что било и несло.
Скрипит перо с помаркой крови
В руке, забывшей ремесло.

Есть исчерпанность сюжета —
Жизнь и смерть, зима и лето.

Войны, смерчи, наводненья,
Жалкий приступ вдохновенья.

Власть, чума, успех и слава,
Божий суд, мирское право.

Что ж так сердце резво бьется
У забытого колодца,

Возле жальника над речкой,
У иконы с желтой свечкой,

От слезы твоей любимой,
Всё никем не заменимой?

Только тронь – и отзовется,
Все никак не разобьется.

Огни мерцают еле-еле
Сквозь ветви голые сосны.
Который год уже Емеле
Не снятся праведные сны.

А только серая завеса
На фоне смуты и свинца,
Ни зелени живого леса,
Ни различимого лица,

Ни тени женщины, скользящей
Легко под зеркалом небес,
Такой родной и настоящей,
В любви живущей или без.

Но сон идет, но сон светает,
И даль приблизила черты,
И постепенно смута тает,
В которой различима ты.

И гаснет прошлое устало,
И явь разбужена близка.
И тело черного металла
Дрожит в ознобе у виска.

Кому-то тернии любви,
Кому-то сон и пересуды.
А мне горячее «Аи» —
Мирское средство от простуды.

Витая свечка на столе.
Камин живет, дымя и плача.
Да снег летит на помеле,
Для мысли ничего не знача.

Страниц старинных желтизна,
И ветхость кожи переплета.
Мала домашняя казна
Для – в край желанный – перелета.

И что я делаю, скажи,
В расхожий век в предместье Вены…
В полкилометре до межи,
И вечности, и перемены.

Устав от праздного труда,
От царства страха и неволи,
Дурак отправился туда,
Где нет забот земной юдоли.

Внизу оставив облака,
На горы лез, срываясь с кручи,
И узнавали дурака
В лицо нахмуренные тучи.

И так он жил, вотще стремясь
Сквозь селы, версты и недели.
И исчезала с миром связь,
Что держит жизнь на самом деле.

И наконец финал дорог,
Граница государства рая.
Усталый странник изнемог
И задремал изнемогая.

И жалок был бродяги вид,
И жалок был образчик входа —
Земной расколотый гранит,
И скудная вокруг природа.

И стражники, намяв бока
И оголив худое тело,
Подняв, швырнули дурака
Туда, где плакало и пело.

Где вяз качался и скрипел,
Где всадник мчался по равнине,
И коростель коряво пел
В мирской и сумрачной пустыне,

Где шла привычная война,
Дымилось утлое жилище,
Плыла ущербная луна,
Лия свой свет на пепелище.

Война на бешеном Востоке.
До мировой подать рукой…
Как люди странны и жестоки
В своей юдоли роковой.

А за окном в живом пейзаже
Церквушки тонкие кресты,
Зима, распутица и даже
До счастья к югу три версты,